«Мат вырвался из загончика»

Лингвист Максим Кронгауз о том, как меняется отношение к ненормативной лексике.

Сотни лет русский мат существовал в рамках довольно жестких ограничений. В последние же десятилетия мы наблюдаем, как, образно говоря, из словосочетания «ненормативная лексика» постепенно исчезает приставка «не»: мат существенно расширил сферы употребления и перестал быть строго табуированным. О том, как это происходило и что придёт на смену старым языковым запретам, мы поговорили с доктором филологических наук, автором научно-популярных бестселлеров «Русский язык на грани нервного срыва» и «Самоучитель олбанского» Максимом Кронгаузом. Беседу вела Светлана Гурьянова.


Максим Анисимович Кронгауз. Фото: Svklimkin/Wikimedia Commons CC BY-SA 4.0

– Как вы считаете, можно ли говорить о том, что сфера употребления мата сейчас уже не так строго ограничена, как раньше? Кажется, сейчас использование обсценной лексики стало многими восприниматься как признак внутренней свободы.
– Тема мата всегда делит наше общество – да и любую аудиторию, в которой я выступаю – на две части. Всегда есть люди, которые употреблению мата рады, для них это действительно ощущение свободы. С другой стороны, многие по-прежнему относятся к мату крайне негативно.

– Но процент людей, которые относятся к нему спокойно, сейчас гораздо выше, чем лет 30 - 40 назад.
– Да, конечно. В 90-е годы мат вырвался из своего загончика. Понятно, что он всегда использовался в русском языке, но все-таки существовали довольно жесткие «заборы»: в публичной речи мат был категорически невозможен, в городской образованной среде в кроссгендерной коммуникации он использовался с большими ограничениями, и, конечно, общение взрослых с детьми исключало обсценную лексику. А с 90-х годов нас к мату приучали, нас тренировали в его восприятии.

– Кто именно приучал?
– Думаю, в первую очередь творческая интеллигенция, которая восприняла свободу как отказ от всех правил, в том числе от правил-запретов – не только государственных, политических, но и культурных. Можно вспомнить, как мат начинал использоваться в тех коммуникативных пространствах, где он раньше был запрещен. В частности, мат появился в газетах, можно даже вспомнить матерную газету «Мать». Мат как художественный прием стал активно использоваться в театре – к примеру, в знаменитом спектакле Сигарева «Пластилин». Кино, а потом и телевидение тоже допустили употребление мата. Так что 90-е годы стали в этом смысле временем перелома.

– А как вы к этому относитесь? Спокойно – или это вам скорее неприятно?
– Я рос в семье, где использование мата было невозможно, и, соответственно, воспитание наложило отпечаток на мое восприятие. Но я жил эти тридцать лет в России, и, конечно, мои уши тоже к нему привыкли. Однако, естественно, мне не очень приятно, когда в мое пространство (когда я сижу в кафе или иду по университетскому коридору) врывается мат – хоть и без всякой дополнительной идеи оскорбления. Я все равно воспринимаю мат как выражение агрессии, даже когда он таковым не является.

– Сейчас подрастает новое поколение, у которого уже нет запрета на использование обсценной лексики. Мат перестает выполнять прежние функции, часто даже не содержит оскорбления. Получается, в языке образуется определенная лакуна: настолько эмоционально окрашенных и жёстко табуированных слов в нём уже нет. Как вы считаете, придут ли на смену матерным новые слова, которые будут её заполнять?

– Практика показывает, что нет. Мы видим ситуацию в английском, немецком и в других языках, где просто произошло ослабление самых сильных табу, но ровно такие же новые не появились. Приходят некоторые достаточно жесткие табу, но другого типа – например, связанные с политкорректностью.

– Вроде слова «негр»?
– Да. Так называемое английское n-word – расовое оскорбление, с которым в последние годы связаны скандалы, увольнения с работы, общественное порицание.

– А в русском языке появилось что-то подобное?
– В русском политкорректность – явление сравнительное новое и сейчас активно обсуждаемое, но такие же сильные табу вполне могут возникнуть. Мы видим, что тоже ведутся разговоры о запретах и заменах определенных слов.

– Каких, например?
– Социальных, расовых, национальных характеристик – причем не только бранных, но и относительно нейтральных слов. Идут постоянные дискуссии о слове «негр», которое в русском языке не являлось оскорбительным; тем не менее по аналогии с английским многие настаивают на его замене. То же самое с обозначением сексуальной ориентации. Так, слово «гомосексуалист» раньше не было уничижительным, однако принципы политкорректности могут повлиять на запрет этого слова и некоторых других.

И, конечно, сейчас очень активно обсуждаются медицинские термины, разного рода ментальные диагнозы – «кретин», «идиот», «даун». Например, слово «дебил» уже невозможно использовать как диагноз просто потому, что его второе оскорбительное значение очень распространено. Это касается и менее очевидного слова «даун», поэтому сейчас говорят только «человек с синдромом Дауна», хотя изначально Даун – это просто фамилия врача.


Комментарий филолога Светланы Гурьяновой, автора блога @istoki_slova


Светлана Гурьянова. Фото: @istoki_slova

Долгое время считалось (и многие уверены в этом до сих пор), что ненормативная лексика пришла из тюркских языков во время татаро-монгольского нашествия. Но лингвисты давно доказали, что все четыре самых распространенных матерных корня существовали в языке гораздо раньше и безусловно принадлежат к очень древнему пласту славянской лексики. Этимология обсценных корней реконструирована с высокой степенью достоверности и описана, к примеру, в фундаментальном труде «Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд» (ЭССЯ) под редакцией О. Н. Трубачева, который доступен в Сети.

Название мужского полового органа обнаруживает нетривиальное этимологическое родство с «хвоей»: оба слова восходят к праиндоевропейской [1] основе *ks-ou-j- со значением «шип», «кол». Она, в свою очередь, включает корень *kes-/kos-/ks- «резать, протыкать», который находим и в русских словах «косить», «коса», «час» (отрезок времени), «чеснок» (поделенный, т.е. как бы разрезанный на дольки).

Том ЭССЯ на букву П ещё не вышел, однако мы можем судить о происхождении названия женского полового органа по статье о слове «гнездо», родственному обсценной лексеме. «Гнездо» восходит к праиндоевропейской основе *ni-sd-, означавшей «то, в чём сидят», и содержит корень *sed- / sod- / sd- (такой же, как в русских словах «сидеть», «сад», «седло»). Основа же *pi-sd- / *pei-sd- значила «седалище; то, на чём сидят».

Обозначение распутной женщины стало табуированным сравнительно недавно (по языковым меркам). Оно родственно словам «заблудиться» и «заблуждаться», и в текстах XI – XVII веков свободно употреблялось и в другом значении – «обман, ошибка, вздор, пустяк». Встречается оно даже в «Остромировом Евангелии» – древнейшем памятнике письменности XI века – в 11-м стихе 24-й главы Евангелия от Луки, который в современных изданиях выглядит так: «И явишася пред ними яко лжа глаголы их», – но в «Остромировом Евангелии» вместо «лжа» стоит то самое слово, которое теперь невозможно процитировать.

Глагол же со значением «совокупляться» очень древний: он обнаруживает родственника, к примеру, в санскритском глаголе yabhati (с тем же смыслом), и, по-видимому, восходит к праиндоевропейской основе, вероятное первоначальное значение которой – «бить, толкать». Впрочем, возможно, что именно современный смысл был исконным.

Очень интересно происхождение устойчивого выражения, включающего этот глагол и слово «мать», которое, собственно, и дало название матерной лексике. Есть множество гипотез на этот счёт; но, пожалуй, самая известная и авторитетная принадлежит филологу и лингвисту Б. А. Успенскому, который связал выражение с языческим культом Матери Земли и аграрными ритуалами, символизирующими ее оплодотворение.

Сейчас мы видим, как употребление матерных слов без каких-либо ограничений в повседневной речи приводит к утрате их экспрессивности, выразительности и силы. Парадокс: чем меньше будет использоваться обсценная лексика, тем лучше она сохранится в языке – во всяком случае, в привычной нам роли.

[1] Праиндоевропейский (индоевропейский) язык – общий предок большинства современных и древних языков Европы и Индии (языков индоевропейской языковой семьи). Письменные памятники праиндоевропейского языка или не существовали (что более вероятно), или не известны науке, поэтому все индоевропейские корни и другие морфемы приводятся со знаком * : это значит, что они были реконструированы учеными.