Первый же вопрос, который был задан министру, касался сокращения бюджета Российской академии наук: в 2010 году на финансирование РАН вместе с тремя её отделениями – Сибирским, Уральским и Дальневосточным — планируется выделить 53,67 млрд рублей. Это почти на 11% меньше, чем фактически предоставлено в текущем, 2009 году (60,19 млрд).
Говоря о причинах такого сокращения, А. А. Фурсенко отметил, что в последние годы темпы увеличения бюджетного финансирования «опережали нашу готовность использовать эти деньги». Он подчеркнул, что механическое увеличение всех расходов не приводит к пропорциональному росту эффективности научных исследований — необходимо жёсткое структурирование в зависимости от результативности институтов и отдельных научных групп. «Я считаю, что это уменьшение финансирования должно быть использовано для того, чтобы оценить, что мы сделали на эти увеличенные средства и где эти средства были использованы более эффективно, а где менее эффективно, — сказал министр. — Наука — не «собес», деньги надо выделять под результаты. Не обязательно полученные, может быть, те, которые должны быть получены».
Как только речь зашла об эффективности науки, сразу возник следующий вопрос: а как оценивать эту самую эффективность?
Перечисляя возможные критерии, Андрей Александрович назвал индекс цитирования (в мировой практике часто используется именно этот критерий), международное признание и готовность участвовать в международных проектах. Министр подчеркнул, что выработка критериев эффективности — задача не чиновников, а научного сообщества: «Речь ни в коем случае не идёт о том, чтобы ввести какие-то жёсткие рыночные критерии по фундаментальной науке. Это бессмысленно, глупо и, главное, абсолютно безнадёжно. Но по большому-то счёту все знают, кто чего стоит». В фундаментальных исследованиях выделение средств должно идти «не по линии того, чем заниматься, а по линии того, как заниматься». «Надо определяться не с направлениями, а с тем, кому можно и должно доверить проводить передовые исследования», — отметил Фурсенко, и ответственность за выбор приоритетов в фундаментальной науке лежит на учёных. «На всё денег не хватит, — предупредил министр. — И в этом самая большая головная боль, потому что расставлять приоритеты никто не хочет».
Фурсенко рассказал о планах правительства разделить институты на несколько категорий. По мнению министра, и в России нужно выделить несколько десятков (но не сотен) хороших институтов и их активно поддерживать.
Во время беседы возникла дискуссия о значимости грантовой системы финансирования науки. Такая система предусматривает оценку проектов экспертной комиссией на основе определённых критериев. С точки зрения министра, гранты — «необходимая составляющая, но она не может заменить всё», поскольку с помощью грантов нельзя, например, создать инфраструктуру, а значит, должно быть какое-то базовое финансирование. Предложения «взять и всех перевести на грант тоже опасны, потому что можно всё развалить, растащить на мелкотемье», сказал министр.
Среди критериев, важных с точки зрения оценки эффективности исследований, министр назвал возрастной состав научных групп. Фурсенко убеждён, что «не только или не столько деньгами молодёжь привлекается в науку. Никогда в науку не шли люди зарабатывать деньги». Привлечь молодежь можно в первую очередь созданием инфраструктуры, по примеру научных центров США и Европы — ведь их притягательность для молодых исследователей со всего мира обусловлена возможностью работы на первоклассном оборудовании. В России, по мнению А. А. Фурсенко, очень много хорошего современного оборудования, но оно «рассыпано» по разным лабораториям. «Психологически допустить на хороший прибор человека со стороны очень тяжело, — признал он, — но нужно менять психологию, создавать центры коллективного пользования, максимально открытые для исследователей из разных институтов».
Андрей Александрович, чья научная деятельность в доминистерский период была связана с численным моделированием, особо остановился на проблеме суперкомпьютеров, заметив, что сейчас вокруг них «спекуляций больше, чем дéла». В действительности для суперкомпьютеров сегодня есть очень небольшое, ограниченное число задач. Это в первую очередь моделирование ядерных испытаний и старения ядерных боеприпасов. Огромных компьютерных мощностей требует протеомика — полномасштабное исследование структуры и функций белков. Необходимость суперкомпьютеров для моделирования погоды и климата, с точки зрения А. А. Фурсенко, несколько преувеличена, потому что там очень многое зависит от модели, по которой идёт расчёт. «Надеясь на компьютер, люди отвлекаются от разработки глубоких моделей», — заметил министр. И привёл примеры, когда хорошие модели оказывались эффективнее компьютерных мощностей. Знаменитый российский математик Людвиг Фаддеев в своё время свёл к одномерным задачам такие, которые в США решали как двух-трёхмерные с помощью максимально мощных на то время компьютеров. А сценарий «ядерной зимы» был смоделирован Владимиром Александровым на БЭСМ-6 не хуже, чем американскими специалистами на суперкомпьютере «Cray». По мнению Фурсенко, нынешняя гонка за мощностью суперкомпьютеров напоминает спорт. Он подчеркнул, что упор надо делать на создание быстрых сетей и развитие ГРИД-технологий (систем распределённых вычислений).
Журналистов интересовал и вопрос участия России в крупных международных проектах. Фурсенко отметил, что у нас нет ресурсов для участия во всех проектах. В качестве положительного примера он назвал сотрудничество с ЦЕРН. Россия принимала активное участие в создании нескольких детекторов Большого адронного коллайдера, и теперь важно, чтобы наши физики на равных принимали участие в экспериментах. Однако вопрос о формальном вступлении в ЦЕРН, считает министр, надо рассматривать с прагматичной позиции: что это нам дополнительно даст и чего это от нас дополнительно потребует. А вот к проекту строительства линейного коллайдера в окрестностях Дубны министр отнёсся скептически. «Втягиваться в проекты такого типа можно и нужно, когда мы имеем хотя бы больше 50% шансов на то, что окажемся победителями, — сказал он. — Для того чтобы просто обозначить своё присутствие, мне пяти миллиардов жалко».
Чего же всё-таки не хватает российским учёным, чтобы успешно конкурировать с западными коллегами? Андрей Александрович Фурсенко считает, что амбициозности, желания быть лучшими. «Во время Гражданской войны положение учёного было точно не лучше, чем сейчас. И отношение к науке было гораздо хуже. Тем не менее десятки и сотни людей хотели заниматься наукой и добивались результатов. Это доказывает история физтеха имени Иоффе, история ФИАНа». «Надо кончать ныть», — подвёл итог министр.
Ещё в конце XX века стало окончательно ясно: новые технологии, основанные на научных знаниях, обеспечивают гораздо более высокую конкурентоспособность, чем природные ресурсы и дешёвый труд. Характерная черта последних десятилетий — сужение временнóго промежутка между получением научных знаний и их превращением в новые технологии и новые продукты. В большинстве развитых стран это обстоятельство делает науку весьма привлекательной областью для инвестиций, и частных и государственных. Остаётся надеяться, что так будет и в России.
***
Индекс цитирования научных статей — параметр формально беспристрастный: чем интереснее и полезнее статья, тем чаще на неё ссылаются коллеги-учёные. Но, по мнению научного сообщества, и он имеет недостатки. Во-первых, чаще цитируются те работы, которые относятся к уже хорошо развитым направлениям. При этом пионерские, новаторские работы могут остаться незамеченными. Во-вторых, индекс цитирования очень зависит от активности автора (а также от того, на какую букву начинается его фамилия, если авторы идут по алфавиту). В-третьих, предприимчивые авторы могут «накрутить» индекс цитирования ссылками на свои собственные работы. С 2006 года ведётся отдельный российский индекс научного цитирования (РИНЦ), однако многие российские учёные высказывают сомнение в целесообразности этого инструмента.
***
Один из критериев эффективности инвестиций в прикладные исследования — число патентов. По данным Всемирной организации интеллектуальной собственности (WIPO), мировыми лидерами в области патентования являются Япония, Южная Корея и США. До конца 1980-х годов среди лидеров была и наша страна, однако в начале 1990-х число патентных заявок, поданных гражданами России, резко сократилось. Правда, есть один показатель, по которому мы опережаем и США и Германию (но не Японию и Китай): число патентов на 1 млн долларов, вложенных в науку. В России — 1,41, в Германии — 0,74, в США — 0, 72, в Японии — 2,48. Однако из 28 тысяч патентных заявок, которые подали граждане РФ в 2007 году, только 1 тысяча — международные. Для сравнения: в Германии 47 тысяч заявок зарегистрировано внутри страны и 82 тысячи оформлены как международные.
