В 1880 году । Петербурге начал выходить еженедельный медицинский журнал «Врач», сыгравший большую роль в развитии русской медицинской мысли.
Основателем журнала и его бессменным редактором был профессор В. А. Манассеин.
В задачи журнала входило рассказывать о новостях в клинической медицине и гигиене; привлечь к совместной научной работе возможно большее число врачей, разбросанных в разных местностях России; постоянно подвергать критическому, независимому и беспристрастному разбору все явления, касающиеся быта, образования и деятельности врачей. Все эти задачи были журналом с честью выполнены.
17 февраля 1901 года журнал «Врач» одновременно с извещением о смерти В. А. Манассеина поместил следующее объявление «Считаем своим долгом сообщить нашим уважаемым подписчикам -волю покой-•ного Вячеслава Авксентьевича Манассеина, выраженную в письме 1897 г., хранившемся у нас «Покорнейше прошу книжный магазин К. Л. Риккера в случае моей смерти довести издание «Врача» до конца года, а затем прекратить его». Издательница О. А. Ринкер»
Обнародование этого завещания вызвало многочисленные толки. Некоторые газетчики сравнивали Манассеина со скифом, который берет с собой в могилу и своего боевого коня. И только люди, близкие к «Врачу», хорошо знавшие, что почти все 20 лет всю работу по журналу - от самой ответственной до самой черновой - Манассеин выполнял сам («по свойству моей натуры не могу работать через помощников»), что журнал был «как бы личной перепиской, исповедью редактора», что, наконец, «журнал Манассеина - это был сам Манассеин», понимали, что «Врач», и должен был прекратить свое существование одновременно с Манассеиным.
Вячеслав Авксентьевич Манассеин родился 3 (15) марта 1841 года в провинциальной дворянской семье. Двенадцати лет по протекции влиятельных родственников он поступил в петербургское Училище правоведения. Питомцам этой школы высшего чиновничества были уготованы лучшие места «на жизненном пиру». Но карьера юного Манассеина оборвалась, не начавшись из последнего гимназического класса училища его исключили «за депутатство». Отец, разорившийся помещик и отставной майор, вынужденный по бедности служить исправником, был глубоко разочарован таким поворотом в судьбе младшего сына (его утешил впоследствии другой сын - Николай, дослужившийся до сенатора и министра юстиции). А Вячеслав без сожалений расстается с заведением, из которого он вынесет и пронесет через всю жизнь отвращение к Духу «казенного присутствия», к «бумагописанию», и чинопочитанию.
Юный Манассеин ищет применения своим силам и талантам в живом, полезном деле. Но, что такое «полезное дело»? Что мы знаем о жизни, и о самих себе в 16 лет? Из, каких впечатлений, догадок, прозрений формируется в сознании юноши призрачный образ призвания?
В воздухе предреформенной России носятся смутные идеи вины перед народом - идеи, которые десятилетие спустя повлекут за собой массовый поход интеллигенции в деревню - учительствовать и врачевать. За сотни верст от России в сотый раз переписывает трудный абзац неведомый миру Дарвин. А где-то совсем рядом подрастает тоже еще неведомый сверстник Писарев, который заразит горячей верой в будущее естественных наук несколько поколений российской молодежи.
...И Манассеин останавливает свой выбор на медицине.
В 1857 году он первым из 450 экзаменующихся проходит по конкурсу на медицинский факультет Московского университета. Но только после многолетних «мытарств», как назовет это впоследствии его биограф Д. Н. Жбанков, получит Манассеин лекарский (врачебный) диплом.
Москва, Казань, Дерпт, Петербург. Что гонит с места на место непоседливого студента? У Манассеина слишком «живой ум, не удовлетворявшийся только наукой, а стремившийся иметь влияние на общественную жизнь», - объяснит много лет спустя его петербургский товарищ профессор В. Н. Сиротинин.
Осталось невыясненным, что вынудило Манассеина покинуть Московский университет. С Казанью же он расстался из-за «Струвевской истории»
Выражая свой протест бездарному и реакционному профессору римской словесности Ф. Э. Струве, студенты историко-филологического факультета предложили ему оставить кафедру. Когда после некоторого перерыва Струве попытался возобновить чтение лекций, его освистали. Попечитель Казанского учебного округа, до которого дошел этот скандал, предложил, чтобы виновные сами назвали себя. «Виновных» явилось столько, что они не могли поместиться в аудитории. Среди них оказались и студенты других факультетов, в частности медики. Не зная, как поступить с таким количеством «виновных», администрация запросила министерство. По его указанию были исключены два главных зачинщика и пять других «как наиболее беспокойные и наименее благоразумные». Одним из этих пяти был Манассеин.
Беспокойство и неблагоразумие. А вместе с тем самозабвенная жажда знаний и редкое трудолюбие, и редкая добросовестность.
В Дерпте молодой человек вначале приятно удивлен хорошо оборудованными клиниками, европейским оснащением лабораторий. Но очень скоро он убеждается в том, что за всем этим внешним «модерном» нет горения подлинной науки. К тому же его врожденный демократизм и обостренное чувство справедливости не могут мириться с «несимпатичными немецкими порядками» в университете, его возмущают прусские, буршеские нравы, заботит тяжелый быт русского студенчества. Эти чувства находят выражение в первых литературных опытах Манассеина - в корреспонденциях, которые он посылает в столичные газеты.
Корреспонденции публикуют. Но за эти литературные успехи приходится расплачиваться академическими неприятностями не в меру активному студенту дают понять, что он «неудобен». Дают понять и прямо (в беседе с ректором), и косвенно (начинаются всякие формальные придирки). И Манассеин уезжает в Петербург.
Важнейшей вехой биографии Манассеина стала его встреча с Боткиным. Взыскательный молодой профессор заметил серьезного, вдумчивого студента, отметил в нем дар наблюдательности, который высоко ценил. В свою очередь, Манассеина покорила мощь боткинского дарования, увлекли его смелые клинические идеи (экспериментальная терапия, нервизм). Так состоялось посвящение Манассеина в терапевты.
Манассеин до конца своих дней сохранил к Боткину чувства, которые естественно испытывать к учителю, - уважение и благодарность. Но он не остался на всю жизнь «последовательным боткинцем», как его изображают некоторые биографы. Под руководством Боткина Манассеин работал 4 года - 2 последних студенческих, и 2 года подготовки диссертации. А учился он всю жизнь. Учился у Шкоды, Либермейсте-ра, Гоппе-Зайлера, Визнера - видных европейских ученых, в клиниках, и (лабораториях которых провел, уже будучи доктором медицины, в общей сложности 2 года. Учился у постели больного. Учился у книг, которые поглощал в неимоверном количестве. Учился у самой жизни, которую умел (хотя непонятно, когда успевал!) наблюдать. Разносторонне образованный, независимый, в высокой степени наделенный критическим чутьем, он не укладывается в тип «последовательного представителя» какой бы то ни было школы.
С переездом в Петербург начинается относительно гладкий и благополучный период жизни Манассеина. В 1866 году он с серебряной медалью заканчивает Медикохирургическую академию и по сумме экзаменационных баллов оставляется для дальнейшего усовершенствования. Попав в аспирантуру - в этот, как он позже иронически выразится, «профессорский институт, откуда профессура является уже своего рода «производством в следующий чин», Манассеин подчиняется заведенному порядку вещей. В положенные сроки он успешно сдает положенные «экзамены на чин» в 1869 году защищает диссертацию и становится доктором медицины; в 1872 году, побывав за границей и выполнив там ряд исследований, ставших, по словам их рецензента профессора В. В. Бессера, «достоянием науки», «производится» в приват-доценты; в 1875 году избирается адъюнкт-профессором, а еще через год получает собственную кафедру.
Любопытная деталь в конкурсе на должность заведующего кафедрой (ординарного профессора) Боткин поддержал кандидатуру не Манассеина, а его соперника Чудновского. Но победил Манассеин. «Благодаря главным образом уважению, которое внушал своей громадной эрудицией» (свидетельство очевидца событий В. Н. Сиротинина). Велики же должны были быть и сама эрудиция, и уважение к ней, чтобы против них оказался бессильным авторитет самого Сергея Петровича Боткина (за Манассеина подали голоса все члены конкурсной комиссии, включая и боткинских приверженцев!)
Эрудиция была и вправду феноменальная. Не зря товарищи прозвали Манассеина «ходячей библиотекой». Но было и другое обстоятельство, давшее повод к этому прозвищу и кажущееся на первый взгляд не менее удивительным, чем сама эрудиция с 1872 по 1879 год Манассеин «исправляет должность» академического библиотекаря.
Биографы считают нужным, как-то объяснить это необычное «совместительство». Г. И. Арсеньев (автор монографии «В. А. Манассеин», М., 1951) выдвигает, в частности, версию о материальной необеспеченности Манассеина. Действительно, приват-доцентура (должность перспективная, но внештатная) кормила плохо. Но почему все-таки библиотека, а не частная практика, например, Почему Манассеин не оставляет библиотеки и после того, как становится профессором (профессорского жалованья уже вполне хватает для удовлетворения его скромных потребностей)? Почему лишь в 1879 году, накануне решительного шага в журналистику, Он слагает с себя многотрудные обязанности библиотекаря да, и то в знак протеста против закрытия студенческой читальни?
Библиотека Медико-хирургической академии, богатейшее по тем временам собрание книг (80 000 томов), находилась в запущенном состоянии. «Систематического каталога не было, алфавитный каталог пришел в большую ветхость, даром пропадали, (несмотря на возможность выгодного обмена, множество дубликатов. Более 5 000 книг не были внесены в инвентарь, многие журналы были неполны и испорчены.» - вспоминает В. Н. Сиротинки. Мог ли оставаться равнодушным к картине этой разрухи начинающий, увлеченный своим делом преподаватель, осознавший все «значение научного (то есть образованного - Г. Г.) врача для общества и государства»? Мог ли он не отдавать себе отчета в том, что для восстановления библиотеки нужен не казенный исполнитель, а энергичный и заинтересованный человек? И мог ли он со спокойной совестью дожидаться, когда такой доброволец отыщется?
Много лет спустя, отмечая заслуги Манассеина-редактора, автор одной из статей о нем справедливо заметит «Он научил русских врачей читать и следить за наукой». Он начал эту деятельность, добавим мы, в скромной должности библиотекаря Петербургской медико-хирургической академии.
Все, что принято называть «научными трудами», Манассеин написал за сравнительно короткий период, охватывающий конец 60-х, и первую половину 70-х годов (21 том «Врача» - это богатейшее вместилище знаний, мыслей и взглядов его редактора - почему-то не в счет!). В 1879 году увидели свет «Лекции общей терапии», читанные им в 1875/76 учебном году в бытность адъюнкт-профессором кафедры диагностики, общей терапии и патологии; в январе 1880 года вышел первый номер «Врача». Все или почти все, что писалось после 1879 года, писалось уже для «Врача», причем часто безымянно. Таким образом, самые лучшие, выношенные, зрелые мысли Манассеина отданы, по существу, «Врачу»
Большинству врачей моего поколения Манассеин известен, как автор лишь одной работы. Речь идет об опубликованной в 1871 году обширной статье «Об отношении бактерий к зеленому кистевику (penicillium glaucum L. К. s. penicillium crustaceum F. R. S.) и о влиянии некоторых средств на развитие этого последнего»
Об этой работе вспомнили в 40-х годах нашего века - вскоре после того, как был открыт пенициллин. История этой манассеинской работы настолько любопытна, что трудно удержаться от соблазна ее пересказать и прокомментировать.
В 1870 году, после успешной защиты диссертации, В. А. Манассеин по существовавшей тогда традиции был командирован на два года за границу. Здесь, в лаборатории известного венского ботаника Ю. Визнера, он и выполнил работу о зеленом кистевике. Тема этой работы была предложена руководителем лаборатории. Дело в том, что на два года раньше аналогичное исследование в той же лаборатории проделал другой выпускник Медикохирургической академии Алексей Герасимович Полотебнов (впоследствии «дедушка русской дерматологии»). Результаты Полотебнова, видимо, вызвали у Визнера, какие-то сомнения и он предложил Манассеину их проверить.
В то время, на заре бактериологии, представления ученых о природе и происхождении бактерий были самыми туманными. Существовала, в частности, точка зрения, согласно которой бактерии происходят от грибков, являясь конечной формой их развития, неспособной к самостоятельному размножению. Будучи приверженцем этой «теории», и пользуясь обычной для своего времени, то есть весьма несовершенной, микробиологической техникой, Полотебнов получил «результаты», вполне согласные с изложенными взглядами. Достоверность этих результатов и предстояло проверить Манассеину.
Пользуясь той же несовершенной техникой, но отличаясь большим педантизмом и терпением, Манассеин пришел к совершенно противоположным выводам. Основной итог его исследований сводился к тому, что «в настоящее время нет никаких оснований принимать генетическую связь между бактериями и зеленым кистевиком в смысле д-ра А. Г. Полотебнова». Профессор Визнер, повторивший затем опыты обоих, подтвердил результаты Манассеина. Однако Полотебнов счел себя уязвленным и выступил на страницах «Медицинского вестника» с большой статьей «Патологическое значение плесени», полной ядовитых нападок на своего оппонента. Возникла очень темпераментная полемика, в ходе которой Полотебнов решился на отчаянный эксперимент. С целью посрамить «паразитофобов» (сторонников теории паразитарного происхождения заразных болезней) и доказать, что грибки и якобы происходящие от них бактерии никакого патологического значения не имеют, будущий «дедушка русской дерматологии» (в ту пору ему было 33 года) стал прикладывать зеленую плесень к гноящимся ранам и язвам больных. Велико же было его торжество, когда он увидел, что при этом не только «не происходит никаких осложнений (рожа, дифтерит и пр.)», но даже «иногда. наблюдается весьма резкое улучшение»
В 70-х годах прошлого века у Полотебнова, естественно, не нашлось последователей. Попытки лечить больных зеленой плесенью вскоре были оставлены, а статья в «Медицинском вестнике» забыта. И тем не менее в этой работе было заложено зерно будущего открытия антибиотиков.
Что же касается манассеинского исследования, то оно замечательно не столько оригинальностью или виртуозностью в постановке эксперимента, сколько блистательным изложением и анализом литературы. В этом - в способности охватывать под единым углом зрения массу именно литературного материала - уже явно ощущается будущий зрелый Манассеин. Творческая зрелость не приходит к ученому автоматически с получением определенной степени или звания. Созревание творческой индивидуальности - процесс сокровенный и многосложный. И хотя уже диссертацию Ма-нассеина Боткин назвал «трудом классическим», а работа о зеленой плесени выполнена им в бытность доктором медицины, эти работы относятся еще к поре его ученичества, к поре научного взросления.
Рубежом творческой зрелости стал для Манассеина 1875/76 учебный год, когда он в качестве адъюнкт-профессора получил возможность прочитать студентам полный курс общей терапии. Как ученый Манассеин сложился именно при обдумывании материала этих лекций, на основе которых написаны две его наиболее значительные работы «Материалы для вопроса об этиологическом и терапевтическом значении психических влияний» (1875 - 1876), и «Лекции общей терапии» (1879). Таким образом, хотя Манассеин и сам прошел основательную экспериментальную выучку и, став профессором, продолжил эту боткинскую традицию при подготовке своих учеников, он не принадлежал к типу ученого-экспериментатора, а был скорее ученым-энциклопедистом. Его концепции строились на осмыслении и обобщении обширного, и самого разнообразного материала, порой, казалось бы, весьма далекого от непосредственного предмета исследования. При этом Манассеин относился с полным уважением, и к экспериментальным работам, но фетишизация эксперимента была ему совер шенно чужда.
Вот, что он писал по этому поводу «Окончательные терапевтические выводы не могут быть построены ни на опытах над отдельными частями животных, ни на опытах над целыми животными, ни на наблюдениях ветеринаров, ни, наконец, на опытах над здоровыми людьми. Все эти способы изучения терапевтических влияний могут быть в различной степени полезны для терапевта, но решающим руководителем его должен быть исключительно контроль у постели больного». Или в другой работе «В сущности, каждое заболевание можно рассматривать, как тот или иной физиологический опыт, производимый самою жизнью. Преимущество подобных опытов состоит в грандиозности всей постановки их. Так, например, желаем ли мы проследить вредное влияние сидячей жизни, спертого воздуха, дурной пищи, дурно устроенных отхожих мест и на каждый подобный вредный момент жизнь отводит нам примеры сотнями и тысячами. К сожалению, мы до сих пор еще не всегда умеем пользоваться этим материалом и вследствие того значительная часть его гибнет даром»
В полной мере оценить прозорливость этих высказываний можно лишь в наши дни, когда в клинической медицине на одно из ведущих мест выдвигается эпидемиологическое направление. Суть этого направления состоит в выявлении и статистической оценке так называемых факторов риска, играющих ту или иную причинную роль в возникновении определенных заболеваний. И если Боткин вошел в историю терапии, как основоположник экспериментального направления, то Манассеина по праву можно было бы назвать одним из основоположников эпидемиологического направления в науке о внутренних болезнях.
Размеры журнальной статьи не позволяют подробно осветить роль В. А. Манассеина в становлении научной психотерапии, но его монография «Материалы для вопроса об этиологическом и терапевтическом значении психических влияний», и сегодня занимает почетное место на книжной полке врача-психотерапевта. Жаль только, что в наши дни она стала библиографической редкостью.
Как лектор Манассеин оставил по себе неувядающую память, а проводы, устроенные ему студенчеством, когда в 50 лет (верный своим убеждениям, что уходить лучше намного раньше, чем немного позже) он расстался с профессурой, вошли в историю Медико-хирургической академии, как событие поистине легендарное. В день прощания Манассеина со студентами, а на его лекциях всегда трудно было отыскать свободное место - собралось столько молодежи, что актовый зал академии не смог вместить всех и люди стояли в коридорах. По окончании чествования студенты на руках пронесли любимого профессора до госпитальной аллеи, а потом огромной толпой проводили его до квартиры. «Я знал, что мне будет очень больно покидать профессуру, но, по правде, я сам не ожидал, что расстаться с дорогим для меня делом будет так невыносимо тяжело. .10-го простился со студентами. Отнеслись очень горячо. Спасибо им - сердечно утешили»
Утешили, однако, не только горячие проводы. Главным утешением было то, что оставалась другая аудитория, где голос Манассеина могли слышать не толь ко воспитанники Медико-хирургической академии, но, и вся медицинская Россия. Оставался «Врач»
Сейчас о журнале «Врач», и по его материалам написаны многотомные историко-медицинские труды, пишутся и защищаются диссертации. К ним, а также к самому журналу, все 22 тома которого хранятся в фондах Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, отсылаю всех желающих получить об этом издании более подробную информацию. Мне же остается сказать о «Враче» лишь то, что необходимо для дорисовки образа его основателя и редактора.
По современным понятиям, «Врач» был своего рода «странным гибридом», объединяющим в себе газету, научный и научно-реферативный журнал. Замечательно, однако, что все эти, казалось бы, несовместимые типы изданий великолепно сочетались во «Враче», как великолепно сочетались врач, ученый и общественный деятель в гармонической личности самого Манассеина.
Принято считать, что главным отличием «Врача» от других медицинских газет и журналов, и главной его заслугой было «изучение и проведение в жизнь общественных интересов и требований». Действительно, как публицистический орган «Врач» стоял на несколько голов выше не только других медицинских, но, и многих современных ему общественно-политических изданий либерального толка. Уже с первых своих шагов «Врач» взял на себя функцию «обеззараживателя врачебного зла и грязи», и очень скоро стал признанным судьей врачебной общественности, арбитром по вопросам врачебной этики. Все становившиеся известными Манассеину факты корыстолюбия врачей, жестокого обращения их с больными, все виды врачебной рекламы - все это подвергалось на страницах «Врача» резкой критике или осмеянию. И, напротив, «Врач» никогда не упускал случая рассказать о благородных поступках медицинских работников - о фактах самопожертвования, и т. п. Вот несколько характерных заметок «Врача» на темы этики и долга, напечатанных в наугад взятом 5-м томе (1884 год):
«Для решения вопроса о заразительности холерных палочек в Индии намерены прививать их преступникам, осужденным на смерть. С точки зрения логики, конечно, против подобного опыта возразить ничего нельзя, а если в случае отрицательного результата несчастного помилуют, то ему опыт даже и выгоден. Но все-таки не дело врачей - хотя бы, и ради науки - являться в роли палачей»
«Врач», 1884, № 73, стр. 1452.
«Д-р Rabbort, произведя трахеотомию у больного дифтеритом ребенка и видя близость смерти от асфиксии, высосал содержимое трахеотомической трубки. На 3-й день у него обнаружился дифтерит, от которого он, и умер»
«Врач», 1884, № 73, стр. 1453.
«В числе студентов Медицинской школы в Монпелье, вызвавшихся подавать помощь холерным в Арле, находится и русская студентка Ткачева»
«Врач», 1884, № 31, стр. 534.
Хотя «Врач», как это следует из самого его названия, был медицинским журналом, он никогда не страдал узким сектантством, замкнутостью в рамках только медицинского мира. «Врач» был яростным поборником женского и национального равноправия, активно протестовал против бюрократического режима (в частности, резко критиковал проекты министерства просвещения, касающиеся медицинского образования), ратовал за широкую гласность при обсуждении всех животрепещущих общественных вопросов. Поэтому Манассеину, как редактору «Врача» не раз приходилось иметь дело с царской цензурой.
«Врач» был первоклассным научным и научно-реферативным журналом. Во «Враче» печатались И. П. Павлов, Н. П. Крав-ков, Н. В. Склифосовский, Н. Г. Габричевский, В. М. Бехтерев - весь цвет тогдашней отечественной медицины. Позже в редакцию «Врача» стали присылать свои статьи и видные иностранные ученые.
На страницах «Врача» немедленно находили отражение все крупнейшие события мировой медицины. Так, 24 марта 1882 года Р. Кох сообщил Физиологическому обществу в Берлине об открытии им возбудителя туберкулеза, а 1 апреля об этом открытии уже читали подписчики «Врача» 1 июня 1889 года Ш. Э. Броун-Секар доложил Биологическому обществу в Париже о своих опытах по омоложению, а 15 июня читатели «Врача» имели возможность прочитать отчет об этом докладе на русском языке.
Удивительна не только быстрота, с которой новости мировой медицины становились достоянием русского читателя, но и блестящее (по самым высоким современным критериям) качество реферирования этих материалов. Когда читаешь манассеинские рефераты, создается впечатление, что о событиях, теперь уже исторических, пишет не их (этих событий), а наш современник - настолько безошибочно научное чутье редактора «Врача», настолько верны его оценки, предвидения, опасения. Чего стоит такая, например, знаменательная сноска к реферату об открытии Коха «Нужно ли говорить, что при всей поразительности и важности результатов Коха они никоим образом не опровергают. важности давно установленных общих гигиенических и патологических влияний, содействующих развитию чахотки. Делаем эту оговорку из опасения, что иные слишком увлекающиеся поклонники Коховского открытия отведут обезвреживанию мокроты слишком уж преобладающее значение»
Манассеин, публичного суда которого с таким трепетом страшились всевозможные Ионычи и Пришибеевы от медицины, в жизни был необычайно мягким, -добрым, деликатным человеком. И необычайно скромным. О своей работе, об этом беспримерном в истории медицинской журналистики 20-летнем подвиге (отдавал журналу по 12 - 15 часов ежедневно, без отпусков, без выходных дней), он говорил так «Сам работал очень мало и ничего выдающегося не напечатал. Когда умру, то решительно нечем будет помянуть меня»
К счастью, в этом Манассеин ошибался. Он не забыт. Его книги и статьи читаются, и сегодня с волнением, и интересом. После него остался «Врач» - правдивый памятник того, как протекала врачебная жизнь за 20 лет его издания. А главное, в памяти поколений не тускнеет замечательный образ В. А. Манассеина - одного из лучших, благороднейших представителей русской медицины и журналистики.
ПО СТРАНИЦАМ ЖУРНАЛА «ВРАЧ»
О чем писал «Врач»! На этот вопрос отвечает небольшая подборка материалов из реферативного отдела «Врача» (рубрика «Из текущей печати») за 1882, 1889, и 1897 годы.
В приведенных заметках мы постарались по возможности сохранить текст статей, но снабдили их заголовками (во «Враче» рефераты нумеровались). В конце заметок даны мини-комментарии.
МЕДИЦИНСКАЯ «НОВИНКА» - КЕФИР
Э. Керн обращает [внимание] на родственный с кумысом кавказский напиток кефирь; это - продукт более или менее продолжительного брожения коровьего молока под влиянием своеобразных комочков, служащих бродилом. Различают слабый (однодневный), средний (двухдневный), и крепкий (трехдневный и более старый) кефирь. К сожалению, происхождение бродила остается еще до сих пор неизвестным. Что касается до употребления кефиря с терапевтическими целями, то известны уже и теперь случаи, в которых больные, не переносившие кумыса, хорошо поправлялись на кефире.
В настоящее время состав «бродила», или закваски, для получения кефира - одного из популярнейших в нашей стране продуктов питания - хорошо известен это белок казеин и естественно сложившееся сообщество следующих микроорганизмов - молочнокислого стрептококка (сбраживает молочный сахар лактозу с образованием молочной кислоты), молочнокислой палочки (придает кефиру необходимую консистенцию и вкус), молочных дрожжей (сбраживают лактозу с образованием этилового спирта и углекислого газа).
ШЛЯПА НА ЛЕТО
Доктор Голубов, желая исследовать, насколько различные головные уборы предохраняют голову от нагревания солнечными лучами, клал себе на темя максимальный термометр и, надев ту или другую шляпу, подвергался действию лучей солнца. Оказалось, что наиболее защищают голову теплые шапки (кавказские папахи, персидские и болгарские шапки, и проч.); всего же менее - фуражки, тонкое дно которых тесно прилегает к темени.
Эксперименты доктора Годунова, по-видимому, вполне заслуживают доверия. Это следует иметь в виду туристам и отдыхающим, намеревающимся провести свой отпуск на юге. Столь модные нынче даже у женщин легкие матерчатые кепочки - не очень надежная защита от южного солнца.
ПЕРЕСАДКА НЕРВА - РЕПОРТАЖ ИЗ XIX ВЕКА
В заседании Лондонского Клинического общества доктор Робсон сообщил о случае успешной пересадки нерва у 14-летней девочки. Назад тому 6 лет у больной появилась опухоль в нижней части правого предплечья, которая в конце концов достигла величины куриного яйца. Когда приступили к операции, то опухоль оказалась выросшею из нервного ствола, а именно из срединного нерва, как показала развившаяся после удаления ее анестезия (отсутствие чувствительности) руки. На следующий день в рану был пересажен кусок заднего большеберцового нерва кролика и укреплен двумя швами на концах; затем в рану вставлен дренаж. Последняя вскоре зажила. Спустя 36 часов оперированная чувствовала уже, когда дотрагивались до пальцев, а через 5 недель могла отличать и самое легкое прикосновение. Мышцы сначала были очень слабы, но затем и они окрепли.
То, что в конце XIX века было выдающимся достижением, в наши дни – будни восстановнтельной хирургии. Гетеротрансплантат (пересаженный участок чужеродной ткани) играет при таких операциях роль временной «заплаты»; восстановление дефекта происходит за счет регенерации собственных тканей.
ПРИВИВКА ПРОТИВ ЧУМЫ
Господин Хавкин приготовил противочумную предохранительную вакцину и сделал опыт прививки на самом себе. Ему посчастливилось найти несколько питательных сред, на которых растет прекрасно чумная палочка и которые поэтому позволяют получить ее в больших количествах.
Вредоносность получаемых разводок доказывается тем, что 1 - 2 капли их наверное убивают крупных грызунов. Умерщвление палочек значительно ослабляет вредоносность разводки, но не уничтожает ее способности предохранять животное от заражения. Животные, которым было сделано по одному впрыскиванию такой (с убитыми микробами) разводки, будучи заражаемы спустя 5 суток, легко переносили такие количества живой заразы, которых было достаточно, чтобы убить 10 не предохраненных животных. Установив это обстоятельство, г. Хавкин сделал прививку самому себе, чтобы ознакомиться с действием ее у человека. Прививка вызвала боль в месте укола и повышение температуры. Высшей своей точки - 38,9° последняя достигла через восемь с половиной часов после прививки; при этом чувствовалась легкая головная боль и общая слабость. Вполне нормальною температура стала спустя 24 часа.
В настоящее время для прививок против чумы применяют главным образом живые вакцины, которые дают более надежный и длительный иммунитет, чем вакцина В. А. Хавкина из убитых микробов. Однако значение работ этого выдающегося отечественного исследователя в истории борьбы с чумой трудно переоценить.
