Не верю. В 250 км от Москвы не хватало хлеба. Чушь какая-то.

Воспоминания очевидца, 1930 год,  уезды в окрестностях Ясной Поляны, самое начало коллективизации:
"Обрывки ошеломляющих деревенских новостей поступали ко мне от матери Василия, почтенной пожилой крестьянки с умом здравым и не умеющей хитрить.
– Да что же это, батюшка, деется-то, – заходила она по-соседски на мою половину не только, чтобы поделиться наболевшим, но и из сочувствия к моей судьбе. – Видал, сейчас кони по улице протрусили? Это Кандаурова Михаилы, понижала она голос. – Он нынче поутру из дома ушел... Как есть все бросил и двор оставил нараспашку: сошел с крыльца и был таков. А до того у лошадей в денниках арканы поотвя-зал, заворины отложил, потом всему скоту ворота распахнул да в огороды и запустил: ступайте, животинки Божьи, на все четыре стороны – я вам больше не хозяин и не кормилец... Вот и разбрелись по деревне. Коровы недоены, ревут; овцы какая куда забилась... Кто и пожалеет, подоил бы, обиходил скотинку, да боятся: по нонешним временам что хочешь на тебя наклепают. Хорошо, хоть старуху его Господь летось прибрал – один Михаила как перст остался. Для сирот-внуков старался: сыновья его еще в войну сгинули. А внуков-то Ми-хайла, как овдовел, свез в Воронеж к родне. Отсюда помогал. И кто их теперь поднимать станет?!
Марфа пригорюнилась. Потом, воспрянув, поведала – уже с юмором – о домашних передрягах. Велели Василию хомут с упряжью и тележным скатом сдать – да кому! Золоторотцу Сеньке Солдатову, бобылю вековечному, прости Господи! Его, лодыря горластого, над артельным конным двором поставили.
– Да он путем коня не обратает, – всплескивала она руками, – гужи не наладит. Коль всего не пропьет, так растеряет, не убережет... А вот корову сноха давеча снова на двор привела: велели пока у себя держать, кормить, а молока два удоя сдавать – третий себе оставлять. И что только будет, батюшка? Ты вот книжки читаешь, да не скажешь. Спасибо барыне – в Тулу съездила, за соседа нашего заступилась,(барыня это Александра Львовна Толстая, дочь Льва Толстого)показала, что всю жизнь на дворне прослужил, по семь рублей жалованья на месяц получал, и никакого золота у него нету. Поверили, отпустили. Да только не жилец он: и так-то хворый, а там его били, стал нутром теперь маяться. С печи не слезает... И что только с нами будет?
По деревням мужики, таясь друг от друга, торопливо и бестолково резали свой скот. Без нужды и расчета, а так – все равно, мол, отберут или взыщут за него. Ели мясо до отвала, как еще никогда в крестьянском обиходе не доводилось. Впрок не солили, не надеясь жить дальше. Кто посмелее – из:под полы сбывал по знакомым, раздавал задаром. Иной, поддавшись поветрию, резал кормилицу семьи – единственную буренку, с превеликими жертвами выращенную породистую телку. Были как в угаре или ожидании Страшного суда. "
Так это еще до того как высылку и уничтожение более менее справных, хозяйственных крестьян поставили на поток.
ВОт откуда голод был в тридцатые, а не из-за низких урожаев. Деловую, предприимчивую часть крестьян уничтожили, а у оставшейся забитой и запуганой серой массы отбирали весь урожай под чистую. Конечноооо отбирала не власть, а отдельные преступники, хых. Но вот мне как-то плевать, кто, как и под какой идеологией это делал. Власть которая это допустила преступна и на её руках кровь не только раскулаченных, а и тех, погибших от голода в советских колхозах.

Рассеюшка начала ХХ века:

Мужичок работает



Мужичок отдыхает

Ну, во-первых, как-то, конечно, обосновывали.

Во-вторых, руководящие кадры у нас грамотностью не отличались никогда. Вон у нас филолог космосом командует...

Ну а в-третьих, волков бояться - в лес не ходить. На тот момент решение о проведении коллективизации, даже с поправкой на невозможность сделать всё полностью гуманно и профессионально, на мой взгляд, было оправданным.