Эволюция разумного поведения: от элементарного мышления животных к абстрактному мышлению человека
Зорина З.А., Московский Государственный Университет им. Ломоносова
В кн.: Этология человека и смежные дисциплины. Современные методы исследований. Под ред. М.Л.Бутовской. М.: Ин-т этнологии и антропологии, 2004. С. 175-189.
Изучение мышления составляет одну из актуальных проблем современных наук о поведении животных, поскольку только оно служит источником данных для реконструкции процесса возникновения и развития этой когнитивной функции на ранних этапах антропогенеза.
Напомню, что у истоков изучения этой проблемы стоял Ч. Дарвин (1871), который указывал, что наряду с инстинктами и ассоциациями у них имеется и "способность к рассуждению" (reasoning). При этом он подчеркивал, что "разница между психикой человека и высших животных, как бы она ни была велика, это, конечно, разница в степени, а не в качестве".
Цель этой статьи — показать, что даже такие функции как мышление и речь, имеют биологические корни, что они формировались в процессе эволюции постепенно и их зачатки в той или иной степени имеются у многих групп современных животных, а у человекообразных обезьян достигают уровня 3-летних детей. Я постараюсь также показать, как наблюдения этологов в естественной среде обитания дополняют и обогащают представления о мышлении животных, сложившиеся благодаря традиционным лабораторным экспериментам психологов и физиологов.
Мышление человека обеспечивает активное овладение законами окружающей среды для решения задач в новых ситуациях. Оно основано на обобщенном и опосредованном отражении действительности, а также на оперировании символами. Важно подчеркнуть, что согласно Лурия (1973, С. 130) "акт мышления возникает, ... когда субъект оказывается в ситуации, относительно выхода из которой у него нет готового решения — привычного или врожденного".
Для обозначения этой когнитивной способности животных употребляют самые разнообразные термины, как русские, так и английские. В этой связи уместно привести высказывание Н.Н. Ладыгиной-Коте (1925), что при анализе высших когнитивных функций животных следует "отбрасывать все обычно взаимно перемешиваемые понятия, такие как ум, разум, рассудок, и заменять их термином "мышление", подразумевая под этим последним только логическое, самостоятельное мышление, сопровождающееся процессами абстрагирования, образованием понятий, суждений, умозаключений (курсив мой, 3.3.)". Ладыгина-Коте (1963, С.310) отмечала также, что "о наличии интеллекта может свидетельствовать только установление новых адаптивных связей в новой для животного ситуации".
Многогранность этой психической функции человека определила и разнообразие методик для изучения мышления животных (подробнее см. Зорина, Полетаева, 2001). Часть из них направлена на то, чтобы выяснить, способны ли животные к обобщению, абстрагированию, символизации и умозаключениям. Другая оценивает способность к решению новых задач в новых, экстренно возникших ситуациях, для выхода из которых у особи нет "готового" решения. Начало экспериментальному изучению этой стороны мышления положил В. Келер (1925). Он считал, что шимпанзе могут решать новые для них задачи " не методом проб и ошибок, а на основе "разумного постижения" логических связей между стимулами или событиями". Для обозначения этой способности он ввел понятие "ин-сайт" и доказал наличие такого феномена у антропоидов.
Благодаря В. Келеру началось изучение орудийной деятельности, которая и до сих пор остается одной из важнейших экспериментальных моделей. Чтобы спровоцировать обезьян на употребление (а иногда и изготовление) орудий — посторонних предметов для достижения видимой, но физически недоступной приманки — исследователи подвешивали ее на большой высоте, или размещали за пределами досягаемости, предлагая ящики, палки, тесемки и т.п. для преодоления расстояния (Келер, 1925; Новоселова, 2001; Штодин, 1943; Павлов, 1949; Рогинский, 1948), помещали ее в разного рода узкие трубки (Yerkes, 1929; 1943; Ладыгина-Коте, 1957; Visalberghi, 1997), создавали специальные устройства, для проникновения в которые также требовались какие-то приспособления (Фирсов, 1977; 1987). Наконец, в знаменитых опытах в лаборатории И.П. Павлова для получения приманки требовалось потушить огонь спиртовки, добывая воду разными способами.
В работах многочисленных исследователей, в том числе отечественных, начиная с Н.Н. Ладыгиной-Коте, И.П. Павлова и его сотрудников, Г.З. Рогинского, Э.Г. Вацуро, М.А. Дерягиной, М.Л. Бутовской, Л.А. Фирсова, С.Л. Новоселовой, W. Kehler, R. Yerkes, S.T. Parker, K.R. Gibson, E. Visalberghi и многих других была подтверждена способность приматов адекватно использовать орудия в ситуации, "для выхода из которой у них не было готового решения". При анализе структуры орудийных действий был выявлен ряд особенностей, обеспечивающих нахождение адекватного решения:
— принятие решения осуществляется не в результате прямых проб и ошибок, а за счет "разумного постижения структуры задачи", т. е. выявления причинно-следственных отношений между ее компонентами;
— при решении задачи шимпанзе действуют не наугад, а анализируют ее пространственные компоненты — расстояние до приманки и длину палки или тесемки, высоту пирамиды, которая необходима, чтобы до нее дотянуться;
— антропоиды планируют свои действия и предвидят их результат, что позволяет им достигать цели, применяя орудия разнообразными способами;
— применение орудий у антропоидов включает "фазу подготовления" и достижение "промежуточной цели", за счет "объединения в единую деятельность двух отдельных операций". Это удовлетворяет критерию достижения высшей стадии эволюции психики животных — стадии интеллекта по А.Н. Леонтьеву (1983).
В качестве примера решения задачи, иллюстрирующего эти свойства, в частности, включающего несколько "фаз подготовления", можно привести эпизод, описанный Л.А. Фирсовым. Для того, чтобы выбраться из вольеры, две молодые самки шимпанзе — Лада и Нева - отломили палку от стоявшего внутри вольеры стола, с ее помощью содрали штору с удаленного окна лаборатории. Закидывая штору как лассо, они сбросили ключи со стоящего далеко от решетки стола, затем подтянули их к себе (с помощью той же шторы) и открыли замок. Всю эту операцию они проделали в течение короткого промежутка времени, а при воссоздании исходной ситуации — ключи оставлены на удаленном от решетки столе — с охотой все повторили. "Надо быть слишком предубежденным к психическим возможностям антропоидов, — пишет Фирсов (1987, С. 600), — чтобы во всем описанном увидеть только совпадение. Общим для поведения обезьян ... было отсутствие простого перебора вариантов. Эти акты точно развертывавшейся поведенческой цепи, вероятно, отражают реализацию уже принятого решения (курсив мой, 3.3.)".
Значение этих работ состояло также в том, что они выявили особенности, достоверно отличающие поведение антропоидов от поведения остальных приматов, для которых спонтанное употребление орудий по собственной воле совершенно не характерно (Новоселова, 2001; Фирсов, 1977; 1987; 1993; Visalberghi, 1997. См. также Tomasello & Call, 1997). Более того, в работах С.Л. Новоселовой (2001) было показано, что при систематическом применении орудий шимпанзе не просто заучивает цепь движений, а "выделяет в серии совершаемых им орудийных действий общие для них существенные признаки" и формирует "обобщенный способ действия". В отличие от них капуцины совершают новые пробы и ошибки при решении каждой новой задачи. Столь же радикальные различия в орудийном поведении шимпанзе и капуцинов выявила Э. Визалберги (Visalberghi, 1997). Этот очень важный вывод подтверждается и при анализе других сторон мышления приматов (см. ниже).
Изучение орудийной деятельности доказывало наличие зачатков мышления прежде всего у ближайших родственников человека — человекообразных обезьян. Не меньшее значение имел и их поиск у широкого спектра более далеких от человека и более примитивных видов. В 60-80-е годы XX века Л.В. Крушинский (1986) разработал несколько задач для сравнительного изучения мышления, которое он называл рассудочной деятельностью животных. Он называл эти задачи элементарными логическими, поскольку решить их можно было при первом же предъявлении, не за счет совершения проб и ошибок, а на основе анализа и понимания ("улавливания") лежащей в их основе эмпирической закономерности. В отличие от орудийных задач эти методики можно было применять к представителям самых разных видов, а их результаты были доступны объективной количественной оценке.
Наиболее широко была использована задача, для решения которой требовалась способность к экстраполяции направления движения пищевого раздражителя, исчезающего из поля зрения за непрозрачной преградой. Применение этой задачи позволило доказать, что отыскивать исчезнувшую приманку с первого же раза, без совершения проб и ошибок могут представители трех классов позвоночных. Важно отметить, что это не только многие виды птиц и млекопитающих, но и более древние позвоночные — рептилии. Способность к решению этой задачи у столь многих видов позволяет считать ее универсальной формой элементарного мышления животных. Вместе с тем в пределах каждого класса позвоночных есть градации в степени развития этой способности. Они вполне коррелируют с уровнем структурно-функционального развития мозга, так что поведение, например, голубей и лабораторных грызунов существенно отличается от поведения хищных млекопитающих, или врановых птиц. Важно отметить, что эти данные совпадают со сравнительной характеристикой другой высшей когнитивной функции - способности к формированию установки на обучение (Harlow, 1958; Warren, 1977; Rumbaugh et al., 2000), которую исследовали в те же годы.
Л.В. Крушинский предложил также задачу на оперирование эмпирической размерностью фигур. Для ее решения нужно представлять, что объемная приманка может быть спрятана только в объемную, но не в плоскую фигуру. Она оказалась доступной только высокоорганизованным животным — дельфинам, макакам-резусам и врановым птицам, тогда как большинство видов хищных (за исключением медведей) с нею не справляется. Сходство в результатах решения этой задачи у приматов и врановых позволило Л.В. Кру-шинскому высказать гипотезу о том, что эволюция рассудочной деятельности у представителей классов птиц и млекопитающих не только шла параллельно, но и достигала одинаково высоких показателей, несмотря на принципиальные отличия в строении мозга. Наши исследования способности птиц к обобщению и символизации (см. ниже), а также данные A. Kamil (1970; 1988) о формировании установки на обучение подтвердили сходство способностей врановых и, по крайней мере, низших узконосых обезьян.
В сочетании с данными о способности рептилий к экстраполяции (а также к обобщению, см. ниже, Флесс, 1986) эти результаты свидетельствуют, что предыстория человеческого мышления восходит к достаточно древним этапам филогенеза, общим для предков этих классов (Крушинский, 1986).
Это заключение было сформулировано преимущественно на основе анализа той стороны мышления, которая обеспечивает экстренное решение задач в новой для животного ситуации. Далее мы кратко рассмотрим, как изучение другой его стороны — способности к обобщению, абстрагированию и усвоению символов — подтвердило и уточнило эти представления.
В многочисленных работах установлено, что способность к обобщению (мысленному объединению предметов и явлений по общим для них признакам), как и способность к экстраполяции, есть у многих представителей птиц, млекопитающих и у рептилий. Иными словами, это также достаточно универсальная операция, хотя разным видам она присуща в разной степени.
Уровень доступного животному обобщения оценивается в так называемых тестах на перенос. Они позволяют установить, в каких пределах животное узнает обобщенный признак при изменении второстепенных параметров стимулов. Выделяют 3 основных уровня обобщения (Фирсов, 1993; Koehler, 1956; Mackintosh, 1988; 2000). Наиболее универсален допонятийный уровень — способность к обобщению отдельных признаков и к переносу реакции на новые стимулы той же категории. Он обнаружен даже у животных со столь примитивным мозгом и ограниченными способностями как голуби.
Второй уровень — протопонятийный, или уровень довербаль-ных понятий. Он проявляется в способности животных применить обобщение, сделанное в отношении стимулов одной категории ("выбирай сходный по цвету"), к стимулам другой категории ("выбирай сходный по форме, или по числу элементов или др."). Этот уровень обобщения обнаружен у приматов (Фирсов, 1993; Фирсов, Чиженков, 2003), прежде всего человекообразных, у дельфинов, а также у врановых (Зорина и др., 2001; Koehler, 1956; Wilson et al., 1985) и попугаев (Pepperberg, 2001). Следует отметить, что по данным Л.А. Фирсова собаки не способны к формированию довер-бальных понятий (как и к решению задачи на оперирование размерностью (Дашевский, 1979; Дашевский, Детлаф, 1974; Крушине-кии, 1986). Обобщив признак "больше по величине" при выработке дифференцировки фигур разной площади, они в отличие от шимпанзе, макак и капуцинов не смогли перенести эту реакцию на стимулы другой категории — различающиеся по числу элементов.
Наконец, самый высокий уровень обобщения проявляется в способности к символизации. Он позволяет животным связывать сформированные ими обобщения с ранее нейтральными для них стимулами и далее оперировать ими как символами в полном отрыве от обозначаемых предметов, действий и обобщений. Это наиболее важный уровень, который подводит нас к проблеме происхождения речи. Как писал Л.С. Выготский (1929), "Значение слова, с психологической стороны, ... есть не что иное, как обобщение, или понятие. Обобщение и значение слова суть синонимы. Всякое же обобщение, всякое образование понятия есть самый специфический, самый подлинный, самый несомненный акт мысли. Следовательно, мы вправе рассматривать значение слова как феномен мышления".
Способность животных к символизации была доказана разными способами. Один из них связан с экспериментами в лаборатории и касается, прежде всего, способности человекообразных обезьян маркировать множества с помощью символов и совершать с ними простейшую арифметическую операцию — сложение цифр (Boysen, 1993; Brennan, Terrace 1998; Rumbaugh et al., 2000). Высшие представители класса птиц - попугаи (Pepperberg, 2001) и врановые (Зорина и др., 2001; Смирнова и др., 2002) - в сходных экспериментах достигают уровня приматов по способности к маркировке множеств с помощью символов и оперированию ими, включая даже операцию сложения.
Еще более убедительно способность антропоидов к символизации доказана усвоением языков-посредников, в употреблении которых они достигают уровня детей 3-лет. Это одно из самых поразительных достижений науки XX века, которое требует подробного анализа, выходящего за рамки этой статьи. Я ограничусь упоминанием некоторых, наиболее важных моментов.
Работы нескольких групп независимых исследователей, обучавших антропоидов четырех видов использованию разных языковых систем (амслен, йеркиш, акустическая речь человека), приводят к полностью совпадающим и дополняющим друг друга результатам. Они однозначно доказывают, что "слово" обезьян в языке-посреднике - это не простой УР-навык, достигнутый дрессировкой, который воспроизводится в присутствии единичного экземпляра соответствующего предмета, использованного при научении, и не результат простого подражания человеку, как это допускалось скептиками, особенно на ранних этапах исследований. В настоящее время можно считать доказанным, что знаки языков-посредников действительно становятся символами благодаря формированию у животного обобщений высокого уровня, которые могут адекватно и уже без дополнительной тренировки употребляться в широком диапазоне ситуаций. Т.е., по Л.С. Выготскому — знаки амслена и йеркиша — "есть не что иное, как обобщения, или понятия, ... самый специфический, самый подлинный, самый несомненный акт мысли". Еще раз подчеркну, что способности к этим высшим когнитивным процессам (обобщению, абстрагированию и формированию довер-бальных понятий) были обнаружены у человекообразных обезьян и в традиционных лабораторных экспериментах.
Таков очень краткий перечень наиболее важных данных о мышлении животных. К настоящему времени доказательства наличия у животных элементов мышления представляются все более убедительными благодаря своему разнообразию и многократной проверке в ряде лабораторий, и голоса скептиков звучат все слабее. В заключение упомяну о вкладе этологии в разработку данной проблемы. Напомню, что представление о способности животных к разумным поступкам в обстоятельствах, для которых нет "готового" решения", возникло задолго до появления специальных экспериментов психологов и физиологов, а также регулярных наблюдений этологов. Это произошло во многом благодаря постепенному накоплению отдельных наблюдений — "случаев" (часть из них кочует из работы в работу со времен Плиния). Они не только свидетельствовали в пользу такого представления, но издавна служили одним из стимулов, побуждавших к исследованию этой проблемы. Этот источник информации нередко вызывал вполне объяснимый скепсис, однако, многие авторы считали все же, что полностью отвергать случайные наблюдения было бы неправильно, хотя принимать их во внимание можно лишь при определенных условиях. Такой точки зрения придерживался, в частности, Л.В. Крушинский, который был не только экспериментатором, но и талантливым натуралистом. Еще в начале 80-х годов XX века он писал, что "Конечно, трудно отделить научные' факты, полученные в результате наблюдения, от тех знаний, которые устанавливаются в эксперименте. Мы привыкли видеть науку там, где есть количественная оценка какого-нибудь явления. Изучение рассудочной деятельности в условиях свободного поведения приводило в основном к тому, что складывалось лишь впечатление (курсив мой, 3.3.) о наличии у собак рассудка. Однако те лабораторные эксперименты, которые были разработаны в результате этих впечатлений, их подтвердили. Они подтвердили и то, что сами наблюдения были правильными. А это значит, что они имеют определенное научное значение". Речь идет о том, что Леонид Викторович смоделировал некоторые проблемные ситуации, с которыми, по его наблюдениям, животные сталкиваются в природной среде обитания. На этой основе он разработал упомянутые нами выше тесты на экстраполяцию и оперирование эмпирической размерностью фигур и применил их в широких сравнительных исследованиях. Наряду с этим есть и еще ряд методик, пришедших в лабораторную практику благодаря сделанным в природе наблюдениям, например, широко изучаемая у многих видов позвоночных способность к транзитивному умозаключению (Зорина и др., 1995; Gillan, 1981; Delius, 2000), или исследование инсайта у воронов (Хейнрих, 1994; Heinrich, 2000).
Столь же осторожно к вопросу о роли отдельных наблюдений относилось большинство исследователей. Например, приведенному выше высказыванию Л.В. Крушинского вполне созвучны взгляды на этот вопрос Дж. Гудолл (1992, С. 51), которая писала: "Умное поведение шимпанзе области Гомбе мы наблюдали многократно. Но как часто приходится иметь дело с рассказами случайных очевидцев! И хотя я твердо уверена, что такие рассказы при их осторожной оценке могут дать многое для понимания сложного поведения шимпанзе, все равно испытываешь облегчение, когда та или иная когнитивная способность, якобы наблюдавшаяся в природных условиях, выявляется и в строгих лабораторных опытах", (курсив мой, 3.3.).
Не менее существенен и противоположный подход, согласно которому факты, выявленные в лаборатории, проверяли с помощью перенесения экспериментов в природные, или приближенные к ним условия. Так, многочисленные наблюдения в природе подтверждают, что шимпанзе действительно используют орудия в своей повседневной деятельности, причем в ряде случаев действия, изобретенные какой-то особью, становятся достоянием популяции благодаря обучению подражанием и культурному переносу (Гудолл, 1992; De Waal, 1994; 2001 и др.).
Четкое совпадение закономерностей, описанных в лабораторных экспериментах и в процессе наблюдений за естественным поведением, было выявлено также Л.А. Фирсовым (1977). В течение нескольких лет он изучал поведение группы выращенных в неволе шимпанзе, которых на лето перевозили на озерный остров в Псковской области и предоставляли им свободу. Из многочисленных важных результатов этой работы упомянем только, что при решении ряда задач на добывание труднодоступной приманки они изготовляли и использовали орудия. Эти действия у разных обезьян были сугубо индивидуальны и включали сложную "фазу подготовления" (по А.Н. Леонтьеву) — переход на некоторое расстояние за палками (около 17 м), выбор подходящего по длине и прочности предмета и изготовление разных орудий для разных задач в соответствии с собственным планом (курсив мой, 3.3.). Обнаруженный у них уровень использования орудий отражает способность к глубокому анализу связей между предметами, явлениями и результатами деятельности с предметами. Высокоразвитая у шимпанзе способность к обобщению проявилась в этих условиях в использовании различных природных объектов "вне их частных признаков <...>, т. е. предельно придерживаясь логики решения задачи" (Фирсов, 1987. С. 665).
Начиная с 60-х годов, самостоятельный и все более весомый вклад в изучение мышления животных начинает вносить этология. Отличительной особенностью этой отрасли биологии являются, как известно, систематические и долгосрочные (до нескольких десятилетий) наблюдения за поведением животных разных видов в природной среде обитания. В настоящее время таким способом изучен репертуар поведения многих представителей каждого класса позвоночных, но хотелось бы упомянуть о пионерах и классиках изучения антропоидов в природе — Дж. Гудолл, Д. Фосси, Б. Гальдикас. Инициатором их работ, по существу определившим их судьбу, был великий антрополог Л. Лики. Мудрое понимание человеческой природы позволило ему угадать в каждой из этих совсем молодых девушек талант полевого исследователя и привлечь к осуществлению своего плана — к изучению природных популяций современных антропоидов для воссоздания возможной картины поведения ранних гоминид. На базе таких работ постепенно сформировалось особое направление — когнитивная этология, которая изучает эволюцию когнитивных процессов у животных (подробнее см., например, Bekoff & Allen, 1997).
Благодаря работам этологов были собраны убедительные свидетельства того, что акты мышления проявляются у обезьян не только в обстановке эксперимента, но действительно, играют реальную роль в их естественном поведении в природе и обеспечивают успех в нестандартных ситуациях, для которых, согласно определению А.Р. Лурия, "нет готового решения". Эти данные особенно актуальны, поскольку до сих пор бытует представление о том, что сложные формы когнитивной деятельности высших животных — порождение условий неволи, которые якобы стимулируют их развитие. Такое представление было основано только на отсутствии реальных знаний о поведении животных в природе, и этология позволяет постепенно преодолеть этот дефицит.
Полученные в таких работах факты не только подтверждали наличие у шимпанзе форм мышления, уже известных по лабораторным экспериментам. Наряду с этим именно наблюдения в природе позволили выявить некоторые его стороны, которые никак не проявлялись в условиях неволи. Так, современные данные о взаимоотношениях антропоидов в природных сообществах подтвердили лабораторные данные о том, что им свойственны некоторые элементы сознания — способность к самоузнаванию в зеркале (Gallup, 1970, 1994). Именно они выявили и другую грань этих когнитивных способностей — умение мысленно поставить себя на место сородича, которое Д. Премак (Premack & Woodruff, 1978) назвал "theory of mind" — способность делать "предположения о намерениях" и мысленных состояниях сородичей и на этой основе строить свое поведение. Многочисленные лабораторные эксперименты подтвердили правомерность этого заключения в отношении антропоидов и показали также, что оно не распространяется на низших обезьян (см. Povinelly, 1995, 2003; Tomasello, Call, 1997). Вместе с тем, ряд авторов считает, что подобные свойства имеются и у хищных млекопитающих — медведей (Крушинский, 1986) и волков (Бадридзе, 2003), а также у воронов (Хейнрих, 1994). Эти факты представляют значительный интерес в плане сравнительной характеристики когнитивных способностей позвоночных и требуют специальных исследований.
Подробный анализ собственных наблюдений и литературных данных о социальных взаимодействиях шимпанзе и других антропоидов привел Дж. Гудолл к заключению, что именно в этой сфере приспособительной деятельности им требуется хорошее понимание причинно-следственных связей, мобилизация всех самых сложных познавательных способностей для достижения успеха и поддержания своего социального положения. Так, при возрастных изменениях иерархического статуса самцов в ряде случаев борьба за доминирование напоминает "состязание характеров, в котором большое значение имеют <...> изобретательность и упорство" (Гудолл, 1992, С. 429). Она приводит многочисленные примеры такого поведения, когда, например, низкоранговая особь может достичь желаемой цели с помощью хитроумных обходных маневров, даже при явном неодобрении "старшего по рангу". Для этого необходимо уметь планировать свои действия, предвидеть реакцию сородичей и манипулировать их поведением, а эти качества как раз и относятся к сфере разумного поведения.
Для обозначения этой стороны социальных взаимодействий в сообществах приматов применяют термин "machiavellian intelligence" (Byrne & Whiten, 1988; Byrne, 1998). Это один из весьма активно изучаемых аспектов высших когнитивных функций животных, анализу которого нужно посвятить отдельный обзор. Кратко упомянем лишь, что имеются многочисленные свидетельства того, что шимпанзе оценивают структуру сообщества отнюдь не только и не столько по результатам агрессивных контактов: по наблюдениям за отношениями сородичей они делают заключение даже о связях 3-й степени и "вычисляют" полную картину отношений и собственное положение в иерархии.
Таким образом, регулярные наблюдения за поведением животных в привычной для них среде обитания привели к представлению о том, что для некоторых животных, в частности для антропоидов, характерно "рассудочное поведение, т.е. умение планировать, предвидеть, выделять промежуточные цели и искать пути их достижения, вычленять существенные моменты данной проблемы" (Mason, 1982; С. 134). Это представление, сформулированное в 80-е годы XX века, получило весомые подтверждения в работах этологов следующих десятилетий. Американский приматолог Р. Бирн (Byrne, 1998), опираясь на многочисленные исследования поведения свободно живущих человекообразных обезьян, также указывает, что их высшие когнитивные функции включают мышление ("thinking"); рассуждение ("reasoning"); планирование ("planning"), а также различные формы соединения отдельных фрагментов знаний для создания программы нового действия ("concatenation").
В совокупности с упомянутыми выше сопоставлениями когнитивных способностей высших и низших обезьян можно считать полностью пересмотренным господствовавшее еще в середине XX века представление о том, что "никаких принципиальных различий в формировании онтогенетического опыта у высших и низших обезьян не существует, и нет никаких оснований усматривать пропасть между низшими и высшими обезьянами, уподоблять поведение высших обезьян человеческому поведению" (Хильченко, 1950, с. 121). Этому высказыванию физиолога павловской школы вторила точка зрения психологов того времени, выраженная К.Э. Фабри (1978; 2003): "Интеллектуальные способности обезьян, включая антропоидов, ограничены тем, что вся их психическая деятельность имеет биологическую обусловленность, поэтому они неспособны к установлению мысленной связи между одними лишь представлениями и их комбинированием в образы".
Обобщая приведенные выше сравнительные данные, можно утверждать, что антропоиды превосходят остальных приматов по следующим признакам:
— целенаправленное применение орудий в соответствии с "мысленным планом" и предвидение результата своих действий, в отличие от случайного манипулирование ими у низших обезьян;
— формирование обобщенного способа действия при систематическом использовании орудий;
— более успешное формирование установки на обучение при серийном обучении;
— более успешное формирование довербальных понятий;
— больший объем оперативной памяти и др. Только антропоиды способны:
— к спонтанному использованию орудий;
— к овладению языками-посредниками (на уровне детей 3 лет);
— к рисованию (на уровне детей 3 лет);
— к самоузнаванию;
— к оценке мысленных процессов и пониманию намерений партнеров (theory of mind);
— к "социальному манипулированию" и "обману".
Можно упомянуть также, что доказательства роли мышления в естественном поведении животных получены не только приматологами. В качестве одного из многих примеров приведем работы Я.К. Бадридзе (2003). Они включают многолетние и разноплановые исследования поведения волка: и разные варианты содержания зверей в неволе, и почти 2-летние наблюдения за стаей диких волков, приученных к присутствию автора, и различные лабораторные тесты, включая разработанные самим автором для определения уровня рассудочной деятельности. Фундаментальные исследования онтогенеза поведения позволили Бадридзе разработать приемы содержания волчат в неволе, которые гарантировали формирование полноценного поведения хищника, обладающего всем набором качеств, необходимых для выживания в природной среде. Подтверждением тому явился успех реинтродукции волков в регион западной Грузии, где ранее этот вид был полностью истреблен.
В заключение нужно еще раз отметить, что для того, чтобы глубоко понять поведение животного, тем более столь сложную его функцию, как зачатки мышления, целесообразно анализировать его как можно в более широком диапазоне ситуаций. Современные представления о высших психических функциях животных основаны на разноплановом комплексе знаний, почерпнутых как из экспериментов ученых разных направлений, так и из наблюдений за поведением в природной среде обитания. Благодаря последним разработаны методики лабораторных экспериментов, которые в той или иной мере воспроизводят ситуации, отмеченные в естественном поведении животных. С помощью указанных методик получена сравнительная характеристика развития элементарного мышления у ряда видов птиц и млекопитающих. Наряду с этим длительные и регулярные наблюдения в природе выявили ряд проявлений мышления животных, ранее не описанных в лабораторных экспериментах. Полученное благодаря таким наблюдениям знание полного репертуара видоспецифического поведения позволяет исключать случаи, которые ранее ошибочно относили к проявлениям мышления. Тенденция будущих исследований элементарного мышления животных состоит во все более тщательном анализе природы предположительно разумных актов.
Рекомендуемая литература
1. Бадридзе Я.К., 2003. Волк. Вопросы онтогенеза поведения, проблемы и метод реинтродукции. М.: Геос. 117 с.
2. Гудолл Дж., 1992. Шимпанзе в природе: поведение. Пер. с англ. М.: Мир. 670 с.
3. Зорина З.А., Полетаева И.И., 2001. Зоопсихология: элементарное мышление животных // М.: Аспект Пресс. 320 с.
4. Келер В., 1930. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян // М.: Комакадемия. 215 с.
5. Крушинский Л.В., 1986. Биологические основы рассудочной деятельности // М.: Изд-во МГУ, 270 с.
6. Ладыгина-Коте Н.Н., 1955. Элементарное мышление животных // Вопросы психологии. 1955. № 3. С. 13-24.
7. Резникова Ж.И., 2000. Интеллект и язык: животные и человек в зеркале эксперимента // М.: Наука, 279 с.
8. Фирсов Л.А., 1987. Высшая нервная деятельность человекообразных обезьян и проблема антропогенеза // Руководство по физиологии. Физиология поведения: Нейробиол. Закономерности. Л.: Наука. С. 639-711.
9. Фирсов Л.А., 1993. По следам Маугли // Язык в океане языков. Новосибирск: Сибирский хронограф. С. 44-59.
10. Byrne R.W., 1998. The Thinking Ape. Evolutionary Origins of Intelligence. Oxford: Oxford Univ. Press, 264 p.
11. Povinelli D.J., Cant J.G.H., 1995. Arboreal clambering and the evolution of self-conception // Quart. Rev of Biol. V. 70. № 4. P. 393-421.
12. Savage-Rumbaugh E.S., Murphy J., Sevcik R., et a/., 1993. Language comprehension in ape and child // Monografs of the Soc. for Research in Child Development. Serial № 233. V.58. № 3-4.
13. Tomase/lo M., Call J., 1997. Primate Cognition. Oxford: Oxford Univ. Press. 517 p
Источник:
Зорина З.А., Московский Государственный Университет им. Ломоносова
В кн.: Этология человека и смежные дисциплины. Современные методы исследований. Под ред. М.Л.Бутовской. М.: Ин-т этнологии и антропологии, 2004. С. 175-189.
Изучение мышления составляет одну из актуальных проблем современных наук о поведении животных, поскольку только оно служит источником данных для реконструкции процесса возникновения и развития этой когнитивной функции на ранних этапах антропогенеза.
Напомню, что у истоков изучения этой проблемы стоял Ч. Дарвин (1871), который указывал, что наряду с инстинктами и ассоциациями у них имеется и "способность к рассуждению" (reasoning). При этом он подчеркивал, что "разница между психикой человека и высших животных, как бы она ни была велика, это, конечно, разница в степени, а не в качестве".
Цель этой статьи — показать, что даже такие функции как мышление и речь, имеют биологические корни, что они формировались в процессе эволюции постепенно и их зачатки в той или иной степени имеются у многих групп современных животных, а у человекообразных обезьян достигают уровня 3-летних детей. Я постараюсь также показать, как наблюдения этологов в естественной среде обитания дополняют и обогащают представления о мышлении животных, сложившиеся благодаря традиционным лабораторным экспериментам психологов и физиологов.
Мышление человека обеспечивает активное овладение законами окружающей среды для решения задач в новых ситуациях. Оно основано на обобщенном и опосредованном отражении действительности, а также на оперировании символами. Важно подчеркнуть, что согласно Лурия (1973, С. 130) "акт мышления возникает, ... когда субъект оказывается в ситуации, относительно выхода из которой у него нет готового решения — привычного или врожденного".
Для обозначения этой когнитивной способности животных употребляют самые разнообразные термины, как русские, так и английские. В этой связи уместно привести высказывание Н.Н. Ладыгиной-Коте (1925), что при анализе высших когнитивных функций животных следует "отбрасывать все обычно взаимно перемешиваемые понятия, такие как ум, разум, рассудок, и заменять их термином "мышление", подразумевая под этим последним только логическое, самостоятельное мышление, сопровождающееся процессами абстрагирования, образованием понятий, суждений, умозаключений (курсив мой, 3.3.)". Ладыгина-Коте (1963, С.310) отмечала также, что "о наличии интеллекта может свидетельствовать только установление новых адаптивных связей в новой для животного ситуации".
Многогранность этой психической функции человека определила и разнообразие методик для изучения мышления животных (подробнее см. Зорина, Полетаева, 2001). Часть из них направлена на то, чтобы выяснить, способны ли животные к обобщению, абстрагированию, символизации и умозаключениям. Другая оценивает способность к решению новых задач в новых, экстренно возникших ситуациях, для выхода из которых у особи нет "готового" решения. Начало экспериментальному изучению этой стороны мышления положил В. Келер (1925). Он считал, что шимпанзе могут решать новые для них задачи " не методом проб и ошибок, а на основе "разумного постижения" логических связей между стимулами или событиями". Для обозначения этой способности он ввел понятие "ин-сайт" и доказал наличие такого феномена у антропоидов.
Благодаря В. Келеру началось изучение орудийной деятельности, которая и до сих пор остается одной из важнейших экспериментальных моделей. Чтобы спровоцировать обезьян на употребление (а иногда и изготовление) орудий — посторонних предметов для достижения видимой, но физически недоступной приманки — исследователи подвешивали ее на большой высоте, или размещали за пределами досягаемости, предлагая ящики, палки, тесемки и т.п. для преодоления расстояния (Келер, 1925; Новоселова, 2001; Штодин, 1943; Павлов, 1949; Рогинский, 1948), помещали ее в разного рода узкие трубки (Yerkes, 1929; 1943; Ладыгина-Коте, 1957; Visalberghi, 1997), создавали специальные устройства, для проникновения в которые также требовались какие-то приспособления (Фирсов, 1977; 1987). Наконец, в знаменитых опытах в лаборатории И.П. Павлова для получения приманки требовалось потушить огонь спиртовки, добывая воду разными способами.
В работах многочисленных исследователей, в том числе отечественных, начиная с Н.Н. Ладыгиной-Коте, И.П. Павлова и его сотрудников, Г.З. Рогинского, Э.Г. Вацуро, М.А. Дерягиной, М.Л. Бутовской, Л.А. Фирсова, С.Л. Новоселовой, W. Kehler, R. Yerkes, S.T. Parker, K.R. Gibson, E. Visalberghi и многих других была подтверждена способность приматов адекватно использовать орудия в ситуации, "для выхода из которой у них не было готового решения". При анализе структуры орудийных действий был выявлен ряд особенностей, обеспечивающих нахождение адекватного решения:
— принятие решения осуществляется не в результате прямых проб и ошибок, а за счет "разумного постижения структуры задачи", т. е. выявления причинно-следственных отношений между ее компонентами;
— при решении задачи шимпанзе действуют не наугад, а анализируют ее пространственные компоненты — расстояние до приманки и длину палки или тесемки, высоту пирамиды, которая необходима, чтобы до нее дотянуться;
— антропоиды планируют свои действия и предвидят их результат, что позволяет им достигать цели, применяя орудия разнообразными способами;
— применение орудий у антропоидов включает "фазу подготовления" и достижение "промежуточной цели", за счет "объединения в единую деятельность двух отдельных операций". Это удовлетворяет критерию достижения высшей стадии эволюции психики животных — стадии интеллекта по А.Н. Леонтьеву (1983).
В качестве примера решения задачи, иллюстрирующего эти свойства, в частности, включающего несколько "фаз подготовления", можно привести эпизод, описанный Л.А. Фирсовым. Для того, чтобы выбраться из вольеры, две молодые самки шимпанзе — Лада и Нева - отломили палку от стоявшего внутри вольеры стола, с ее помощью содрали штору с удаленного окна лаборатории. Закидывая штору как лассо, они сбросили ключи со стоящего далеко от решетки стола, затем подтянули их к себе (с помощью той же шторы) и открыли замок. Всю эту операцию они проделали в течение короткого промежутка времени, а при воссоздании исходной ситуации — ключи оставлены на удаленном от решетки столе — с охотой все повторили. "Надо быть слишком предубежденным к психическим возможностям антропоидов, — пишет Фирсов (1987, С. 600), — чтобы во всем описанном увидеть только совпадение. Общим для поведения обезьян ... было отсутствие простого перебора вариантов. Эти акты точно развертывавшейся поведенческой цепи, вероятно, отражают реализацию уже принятого решения (курсив мой, 3.3.)".
Значение этих работ состояло также в том, что они выявили особенности, достоверно отличающие поведение антропоидов от поведения остальных приматов, для которых спонтанное употребление орудий по собственной воле совершенно не характерно (Новоселова, 2001; Фирсов, 1977; 1987; 1993; Visalberghi, 1997. См. также Tomasello & Call, 1997). Более того, в работах С.Л. Новоселовой (2001) было показано, что при систематическом применении орудий шимпанзе не просто заучивает цепь движений, а "выделяет в серии совершаемых им орудийных действий общие для них существенные признаки" и формирует "обобщенный способ действия". В отличие от них капуцины совершают новые пробы и ошибки при решении каждой новой задачи. Столь же радикальные различия в орудийном поведении шимпанзе и капуцинов выявила Э. Визалберги (Visalberghi, 1997). Этот очень важный вывод подтверждается и при анализе других сторон мышления приматов (см. ниже).
Изучение орудийной деятельности доказывало наличие зачатков мышления прежде всего у ближайших родственников человека — человекообразных обезьян. Не меньшее значение имел и их поиск у широкого спектра более далеких от человека и более примитивных видов. В 60-80-е годы XX века Л.В. Крушинский (1986) разработал несколько задач для сравнительного изучения мышления, которое он называл рассудочной деятельностью животных. Он называл эти задачи элементарными логическими, поскольку решить их можно было при первом же предъявлении, не за счет совершения проб и ошибок, а на основе анализа и понимания ("улавливания") лежащей в их основе эмпирической закономерности. В отличие от орудийных задач эти методики можно было применять к представителям самых разных видов, а их результаты были доступны объективной количественной оценке.
Наиболее широко была использована задача, для решения которой требовалась способность к экстраполяции направления движения пищевого раздражителя, исчезающего из поля зрения за непрозрачной преградой. Применение этой задачи позволило доказать, что отыскивать исчезнувшую приманку с первого же раза, без совершения проб и ошибок могут представители трех классов позвоночных. Важно отметить, что это не только многие виды птиц и млекопитающих, но и более древние позвоночные — рептилии. Способность к решению этой задачи у столь многих видов позволяет считать ее универсальной формой элементарного мышления животных. Вместе с тем в пределах каждого класса позвоночных есть градации в степени развития этой способности. Они вполне коррелируют с уровнем структурно-функционального развития мозга, так что поведение, например, голубей и лабораторных грызунов существенно отличается от поведения хищных млекопитающих, или врановых птиц. Важно отметить, что эти данные совпадают со сравнительной характеристикой другой высшей когнитивной функции - способности к формированию установки на обучение (Harlow, 1958; Warren, 1977; Rumbaugh et al., 2000), которую исследовали в те же годы.
Л.В. Крушинский предложил также задачу на оперирование эмпирической размерностью фигур. Для ее решения нужно представлять, что объемная приманка может быть спрятана только в объемную, но не в плоскую фигуру. Она оказалась доступной только высокоорганизованным животным — дельфинам, макакам-резусам и врановым птицам, тогда как большинство видов хищных (за исключением медведей) с нею не справляется. Сходство в результатах решения этой задачи у приматов и врановых позволило Л.В. Кру-шинскому высказать гипотезу о том, что эволюция рассудочной деятельности у представителей классов птиц и млекопитающих не только шла параллельно, но и достигала одинаково высоких показателей, несмотря на принципиальные отличия в строении мозга. Наши исследования способности птиц к обобщению и символизации (см. ниже), а также данные A. Kamil (1970; 1988) о формировании установки на обучение подтвердили сходство способностей врановых и, по крайней мере, низших узконосых обезьян.
В сочетании с данными о способности рептилий к экстраполяции (а также к обобщению, см. ниже, Флесс, 1986) эти результаты свидетельствуют, что предыстория человеческого мышления восходит к достаточно древним этапам филогенеза, общим для предков этих классов (Крушинский, 1986).
Это заключение было сформулировано преимущественно на основе анализа той стороны мышления, которая обеспечивает экстренное решение задач в новой для животного ситуации. Далее мы кратко рассмотрим, как изучение другой его стороны — способности к обобщению, абстрагированию и усвоению символов — подтвердило и уточнило эти представления.
В многочисленных работах установлено, что способность к обобщению (мысленному объединению предметов и явлений по общим для них признакам), как и способность к экстраполяции, есть у многих представителей птиц, млекопитающих и у рептилий. Иными словами, это также достаточно универсальная операция, хотя разным видам она присуща в разной степени.
Уровень доступного животному обобщения оценивается в так называемых тестах на перенос. Они позволяют установить, в каких пределах животное узнает обобщенный признак при изменении второстепенных параметров стимулов. Выделяют 3 основных уровня обобщения (Фирсов, 1993; Koehler, 1956; Mackintosh, 1988; 2000). Наиболее универсален допонятийный уровень — способность к обобщению отдельных признаков и к переносу реакции на новые стимулы той же категории. Он обнаружен даже у животных со столь примитивным мозгом и ограниченными способностями как голуби.
Второй уровень — протопонятийный, или уровень довербаль-ных понятий. Он проявляется в способности животных применить обобщение, сделанное в отношении стимулов одной категории ("выбирай сходный по цвету"), к стимулам другой категории ("выбирай сходный по форме, или по числу элементов или др."). Этот уровень обобщения обнаружен у приматов (Фирсов, 1993; Фирсов, Чиженков, 2003), прежде всего человекообразных, у дельфинов, а также у врановых (Зорина и др., 2001; Koehler, 1956; Wilson et al., 1985) и попугаев (Pepperberg, 2001). Следует отметить, что по данным Л.А. Фирсова собаки не способны к формированию довер-бальных понятий (как и к решению задачи на оперирование размерностью (Дашевский, 1979; Дашевский, Детлаф, 1974; Крушине-кии, 1986). Обобщив признак "больше по величине" при выработке дифференцировки фигур разной площади, они в отличие от шимпанзе, макак и капуцинов не смогли перенести эту реакцию на стимулы другой категории — различающиеся по числу элементов.
Наконец, самый высокий уровень обобщения проявляется в способности к символизации. Он позволяет животным связывать сформированные ими обобщения с ранее нейтральными для них стимулами и далее оперировать ими как символами в полном отрыве от обозначаемых предметов, действий и обобщений. Это наиболее важный уровень, который подводит нас к проблеме происхождения речи. Как писал Л.С. Выготский (1929), "Значение слова, с психологической стороны, ... есть не что иное, как обобщение, или понятие. Обобщение и значение слова суть синонимы. Всякое же обобщение, всякое образование понятия есть самый специфический, самый подлинный, самый несомненный акт мысли. Следовательно, мы вправе рассматривать значение слова как феномен мышления".
Способность животных к символизации была доказана разными способами. Один из них связан с экспериментами в лаборатории и касается, прежде всего, способности человекообразных обезьян маркировать множества с помощью символов и совершать с ними простейшую арифметическую операцию — сложение цифр (Boysen, 1993; Brennan, Terrace 1998; Rumbaugh et al., 2000). Высшие представители класса птиц - попугаи (Pepperberg, 2001) и врановые (Зорина и др., 2001; Смирнова и др., 2002) - в сходных экспериментах достигают уровня приматов по способности к маркировке множеств с помощью символов и оперированию ими, включая даже операцию сложения.
Еще более убедительно способность антропоидов к символизации доказана усвоением языков-посредников, в употреблении которых они достигают уровня детей 3-лет. Это одно из самых поразительных достижений науки XX века, которое требует подробного анализа, выходящего за рамки этой статьи. Я ограничусь упоминанием некоторых, наиболее важных моментов.
Работы нескольких групп независимых исследователей, обучавших антропоидов четырех видов использованию разных языковых систем (амслен, йеркиш, акустическая речь человека), приводят к полностью совпадающим и дополняющим друг друга результатам. Они однозначно доказывают, что "слово" обезьян в языке-посреднике - это не простой УР-навык, достигнутый дрессировкой, который воспроизводится в присутствии единичного экземпляра соответствующего предмета, использованного при научении, и не результат простого подражания человеку, как это допускалось скептиками, особенно на ранних этапах исследований. В настоящее время можно считать доказанным, что знаки языков-посредников действительно становятся символами благодаря формированию у животного обобщений высокого уровня, которые могут адекватно и уже без дополнительной тренировки употребляться в широком диапазоне ситуаций. Т.е., по Л.С. Выготскому — знаки амслена и йеркиша — "есть не что иное, как обобщения, или понятия, ... самый специфический, самый подлинный, самый несомненный акт мысли". Еще раз подчеркну, что способности к этим высшим когнитивным процессам (обобщению, абстрагированию и формированию довер-бальных понятий) были обнаружены у человекообразных обезьян и в традиционных лабораторных экспериментах.
Таков очень краткий перечень наиболее важных данных о мышлении животных. К настоящему времени доказательства наличия у животных элементов мышления представляются все более убедительными благодаря своему разнообразию и многократной проверке в ряде лабораторий, и голоса скептиков звучат все слабее. В заключение упомяну о вкладе этологии в разработку данной проблемы. Напомню, что представление о способности животных к разумным поступкам в обстоятельствах, для которых нет "готового" решения", возникло задолго до появления специальных экспериментов психологов и физиологов, а также регулярных наблюдений этологов. Это произошло во многом благодаря постепенному накоплению отдельных наблюдений — "случаев" (часть из них кочует из работы в работу со времен Плиния). Они не только свидетельствовали в пользу такого представления, но издавна служили одним из стимулов, побуждавших к исследованию этой проблемы. Этот источник информации нередко вызывал вполне объяснимый скепсис, однако, многие авторы считали все же, что полностью отвергать случайные наблюдения было бы неправильно, хотя принимать их во внимание можно лишь при определенных условиях. Такой точки зрения придерживался, в частности, Л.В. Крушинский, который был не только экспериментатором, но и талантливым натуралистом. Еще в начале 80-х годов XX века он писал, что "Конечно, трудно отделить научные' факты, полученные в результате наблюдения, от тех знаний, которые устанавливаются в эксперименте. Мы привыкли видеть науку там, где есть количественная оценка какого-нибудь явления. Изучение рассудочной деятельности в условиях свободного поведения приводило в основном к тому, что складывалось лишь впечатление (курсив мой, 3.3.) о наличии у собак рассудка. Однако те лабораторные эксперименты, которые были разработаны в результате этих впечатлений, их подтвердили. Они подтвердили и то, что сами наблюдения были правильными. А это значит, что они имеют определенное научное значение". Речь идет о том, что Леонид Викторович смоделировал некоторые проблемные ситуации, с которыми, по его наблюдениям, животные сталкиваются в природной среде обитания. На этой основе он разработал упомянутые нами выше тесты на экстраполяцию и оперирование эмпирической размерностью фигур и применил их в широких сравнительных исследованиях. Наряду с этим есть и еще ряд методик, пришедших в лабораторную практику благодаря сделанным в природе наблюдениям, например, широко изучаемая у многих видов позвоночных способность к транзитивному умозаключению (Зорина и др., 1995; Gillan, 1981; Delius, 2000), или исследование инсайта у воронов (Хейнрих, 1994; Heinrich, 2000).
Столь же осторожно к вопросу о роли отдельных наблюдений относилось большинство исследователей. Например, приведенному выше высказыванию Л.В. Крушинского вполне созвучны взгляды на этот вопрос Дж. Гудолл (1992, С. 51), которая писала: "Умное поведение шимпанзе области Гомбе мы наблюдали многократно. Но как часто приходится иметь дело с рассказами случайных очевидцев! И хотя я твердо уверена, что такие рассказы при их осторожной оценке могут дать многое для понимания сложного поведения шимпанзе, все равно испытываешь облегчение, когда та или иная когнитивная способность, якобы наблюдавшаяся в природных условиях, выявляется и в строгих лабораторных опытах", (курсив мой, 3.3.).
Не менее существенен и противоположный подход, согласно которому факты, выявленные в лаборатории, проверяли с помощью перенесения экспериментов в природные, или приближенные к ним условия. Так, многочисленные наблюдения в природе подтверждают, что шимпанзе действительно используют орудия в своей повседневной деятельности, причем в ряде случаев действия, изобретенные какой-то особью, становятся достоянием популяции благодаря обучению подражанием и культурному переносу (Гудолл, 1992; De Waal, 1994; 2001 и др.).
Четкое совпадение закономерностей, описанных в лабораторных экспериментах и в процессе наблюдений за естественным поведением, было выявлено также Л.А. Фирсовым (1977). В течение нескольких лет он изучал поведение группы выращенных в неволе шимпанзе, которых на лето перевозили на озерный остров в Псковской области и предоставляли им свободу. Из многочисленных важных результатов этой работы упомянем только, что при решении ряда задач на добывание труднодоступной приманки они изготовляли и использовали орудия. Эти действия у разных обезьян были сугубо индивидуальны и включали сложную "фазу подготовления" (по А.Н. Леонтьеву) — переход на некоторое расстояние за палками (около 17 м), выбор подходящего по длине и прочности предмета и изготовление разных орудий для разных задач в соответствии с собственным планом (курсив мой, 3.3.). Обнаруженный у них уровень использования орудий отражает способность к глубокому анализу связей между предметами, явлениями и результатами деятельности с предметами. Высокоразвитая у шимпанзе способность к обобщению проявилась в этих условиях в использовании различных природных объектов "вне их частных признаков <...>, т. е. предельно придерживаясь логики решения задачи" (Фирсов, 1987. С. 665).
Начиная с 60-х годов, самостоятельный и все более весомый вклад в изучение мышления животных начинает вносить этология. Отличительной особенностью этой отрасли биологии являются, как известно, систематические и долгосрочные (до нескольких десятилетий) наблюдения за поведением животных разных видов в природной среде обитания. В настоящее время таким способом изучен репертуар поведения многих представителей каждого класса позвоночных, но хотелось бы упомянуть о пионерах и классиках изучения антропоидов в природе — Дж. Гудолл, Д. Фосси, Б. Гальдикас. Инициатором их работ, по существу определившим их судьбу, был великий антрополог Л. Лики. Мудрое понимание человеческой природы позволило ему угадать в каждой из этих совсем молодых девушек талант полевого исследователя и привлечь к осуществлению своего плана — к изучению природных популяций современных антропоидов для воссоздания возможной картины поведения ранних гоминид. На базе таких работ постепенно сформировалось особое направление — когнитивная этология, которая изучает эволюцию когнитивных процессов у животных (подробнее см., например, Bekoff & Allen, 1997).
Благодаря работам этологов были собраны убедительные свидетельства того, что акты мышления проявляются у обезьян не только в обстановке эксперимента, но действительно, играют реальную роль в их естественном поведении в природе и обеспечивают успех в нестандартных ситуациях, для которых, согласно определению А.Р. Лурия, "нет готового решения". Эти данные особенно актуальны, поскольку до сих пор бытует представление о том, что сложные формы когнитивной деятельности высших животных — порождение условий неволи, которые якобы стимулируют их развитие. Такое представление было основано только на отсутствии реальных знаний о поведении животных в природе, и этология позволяет постепенно преодолеть этот дефицит.
Полученные в таких работах факты не только подтверждали наличие у шимпанзе форм мышления, уже известных по лабораторным экспериментам. Наряду с этим именно наблюдения в природе позволили выявить некоторые его стороны, которые никак не проявлялись в условиях неволи. Так, современные данные о взаимоотношениях антропоидов в природных сообществах подтвердили лабораторные данные о том, что им свойственны некоторые элементы сознания — способность к самоузнаванию в зеркале (Gallup, 1970, 1994). Именно они выявили и другую грань этих когнитивных способностей — умение мысленно поставить себя на место сородича, которое Д. Премак (Premack & Woodruff, 1978) назвал "theory of mind" — способность делать "предположения о намерениях" и мысленных состояниях сородичей и на этой основе строить свое поведение. Многочисленные лабораторные эксперименты подтвердили правомерность этого заключения в отношении антропоидов и показали также, что оно не распространяется на низших обезьян (см. Povinelly, 1995, 2003; Tomasello, Call, 1997). Вместе с тем, ряд авторов считает, что подобные свойства имеются и у хищных млекопитающих — медведей (Крушинский, 1986) и волков (Бадридзе, 2003), а также у воронов (Хейнрих, 1994). Эти факты представляют значительный интерес в плане сравнительной характеристики когнитивных способностей позвоночных и требуют специальных исследований.
Подробный анализ собственных наблюдений и литературных данных о социальных взаимодействиях шимпанзе и других антропоидов привел Дж. Гудолл к заключению, что именно в этой сфере приспособительной деятельности им требуется хорошее понимание причинно-следственных связей, мобилизация всех самых сложных познавательных способностей для достижения успеха и поддержания своего социального положения. Так, при возрастных изменениях иерархического статуса самцов в ряде случаев борьба за доминирование напоминает "состязание характеров, в котором большое значение имеют <...> изобретательность и упорство" (Гудолл, 1992, С. 429). Она приводит многочисленные примеры такого поведения, когда, например, низкоранговая особь может достичь желаемой цели с помощью хитроумных обходных маневров, даже при явном неодобрении "старшего по рангу". Для этого необходимо уметь планировать свои действия, предвидеть реакцию сородичей и манипулировать их поведением, а эти качества как раз и относятся к сфере разумного поведения.
Для обозначения этой стороны социальных взаимодействий в сообществах приматов применяют термин "machiavellian intelligence" (Byrne & Whiten, 1988; Byrne, 1998). Это один из весьма активно изучаемых аспектов высших когнитивных функций животных, анализу которого нужно посвятить отдельный обзор. Кратко упомянем лишь, что имеются многочисленные свидетельства того, что шимпанзе оценивают структуру сообщества отнюдь не только и не столько по результатам агрессивных контактов: по наблюдениям за отношениями сородичей они делают заключение даже о связях 3-й степени и "вычисляют" полную картину отношений и собственное положение в иерархии.
Таким образом, регулярные наблюдения за поведением животных в привычной для них среде обитания привели к представлению о том, что для некоторых животных, в частности для антропоидов, характерно "рассудочное поведение, т.е. умение планировать, предвидеть, выделять промежуточные цели и искать пути их достижения, вычленять существенные моменты данной проблемы" (Mason, 1982; С. 134). Это представление, сформулированное в 80-е годы XX века, получило весомые подтверждения в работах этологов следующих десятилетий. Американский приматолог Р. Бирн (Byrne, 1998), опираясь на многочисленные исследования поведения свободно живущих человекообразных обезьян, также указывает, что их высшие когнитивные функции включают мышление ("thinking"); рассуждение ("reasoning"); планирование ("planning"), а также различные формы соединения отдельных фрагментов знаний для создания программы нового действия ("concatenation").
В совокупности с упомянутыми выше сопоставлениями когнитивных способностей высших и низших обезьян можно считать полностью пересмотренным господствовавшее еще в середине XX века представление о том, что "никаких принципиальных различий в формировании онтогенетического опыта у высших и низших обезьян не существует, и нет никаких оснований усматривать пропасть между низшими и высшими обезьянами, уподоблять поведение высших обезьян человеческому поведению" (Хильченко, 1950, с. 121). Этому высказыванию физиолога павловской школы вторила точка зрения психологов того времени, выраженная К.Э. Фабри (1978; 2003): "Интеллектуальные способности обезьян, включая антропоидов, ограничены тем, что вся их психическая деятельность имеет биологическую обусловленность, поэтому они неспособны к установлению мысленной связи между одними лишь представлениями и их комбинированием в образы".
Обобщая приведенные выше сравнительные данные, можно утверждать, что антропоиды превосходят остальных приматов по следующим признакам:
— целенаправленное применение орудий в соответствии с "мысленным планом" и предвидение результата своих действий, в отличие от случайного манипулирование ими у низших обезьян;
— формирование обобщенного способа действия при систематическом использовании орудий;
— более успешное формирование установки на обучение при серийном обучении;
— более успешное формирование довербальных понятий;
— больший объем оперативной памяти и др. Только антропоиды способны:
— к спонтанному использованию орудий;
— к овладению языками-посредниками (на уровне детей 3 лет);
— к рисованию (на уровне детей 3 лет);
— к самоузнаванию;
— к оценке мысленных процессов и пониманию намерений партнеров (theory of mind);
— к "социальному манипулированию" и "обману".
Можно упомянуть также, что доказательства роли мышления в естественном поведении животных получены не только приматологами. В качестве одного из многих примеров приведем работы Я.К. Бадридзе (2003). Они включают многолетние и разноплановые исследования поведения волка: и разные варианты содержания зверей в неволе, и почти 2-летние наблюдения за стаей диких волков, приученных к присутствию автора, и различные лабораторные тесты, включая разработанные самим автором для определения уровня рассудочной деятельности. Фундаментальные исследования онтогенеза поведения позволили Бадридзе разработать приемы содержания волчат в неволе, которые гарантировали формирование полноценного поведения хищника, обладающего всем набором качеств, необходимых для выживания в природной среде. Подтверждением тому явился успех реинтродукции волков в регион западной Грузии, где ранее этот вид был полностью истреблен.
В заключение нужно еще раз отметить, что для того, чтобы глубоко понять поведение животного, тем более столь сложную его функцию, как зачатки мышления, целесообразно анализировать его как можно в более широком диапазоне ситуаций. Современные представления о высших психических функциях животных основаны на разноплановом комплексе знаний, почерпнутых как из экспериментов ученых разных направлений, так и из наблюдений за поведением в природной среде обитания. Благодаря последним разработаны методики лабораторных экспериментов, которые в той или иной мере воспроизводят ситуации, отмеченные в естественном поведении животных. С помощью указанных методик получена сравнительная характеристика развития элементарного мышления у ряда видов птиц и млекопитающих. Наряду с этим длительные и регулярные наблюдения в природе выявили ряд проявлений мышления животных, ранее не описанных в лабораторных экспериментах. Полученное благодаря таким наблюдениям знание полного репертуара видоспецифического поведения позволяет исключать случаи, которые ранее ошибочно относили к проявлениям мышления. Тенденция будущих исследований элементарного мышления животных состоит во все более тщательном анализе природы предположительно разумных актов.
Рекомендуемая литература
1. Бадридзе Я.К., 2003. Волк. Вопросы онтогенеза поведения, проблемы и метод реинтродукции. М.: Геос. 117 с.
2. Гудолл Дж., 1992. Шимпанзе в природе: поведение. Пер. с англ. М.: Мир. 670 с.
3. Зорина З.А., Полетаева И.И., 2001. Зоопсихология: элементарное мышление животных // М.: Аспект Пресс. 320 с.
4. Келер В., 1930. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян // М.: Комакадемия. 215 с.
5. Крушинский Л.В., 1986. Биологические основы рассудочной деятельности // М.: Изд-во МГУ, 270 с.
6. Ладыгина-Коте Н.Н., 1955. Элементарное мышление животных // Вопросы психологии. 1955. № 3. С. 13-24.
7. Резникова Ж.И., 2000. Интеллект и язык: животные и человек в зеркале эксперимента // М.: Наука, 279 с.
8. Фирсов Л.А., 1987. Высшая нервная деятельность человекообразных обезьян и проблема антропогенеза // Руководство по физиологии. Физиология поведения: Нейробиол. Закономерности. Л.: Наука. С. 639-711.
9. Фирсов Л.А., 1993. По следам Маугли // Язык в океане языков. Новосибирск: Сибирский хронограф. С. 44-59.
10. Byrne R.W., 1998. The Thinking Ape. Evolutionary Origins of Intelligence. Oxford: Oxford Univ. Press, 264 p.
11. Povinelli D.J., Cant J.G.H., 1995. Arboreal clambering and the evolution of self-conception // Quart. Rev of Biol. V. 70. № 4. P. 393-421.
12. Savage-Rumbaugh E.S., Murphy J., Sevcik R., et a/., 1993. Language comprehension in ape and child // Monografs of the Soc. for Research in Child Development. Serial № 233. V.58. № 3-4.
13. Tomase/lo M., Call J., 1997. Primate Cognition. Oxford: Oxford Univ. Press. 517 p
Источник:
Внимание! Есть полагание основать, что личное мнение содержит исключительно сообщение автора. Оно может не отвечать, что соответствует научности по критериям данности.
Ну, что ж-ж... Хорошо хотя бы уже и то, что как в прошлые разы не требуете моего выдворения и из виртуального пространства России! И на том спасибо! 
